Сельская революция: чем обернулся распад СССР

У орденоносного генерала, ветерана Афганистана, лётчика и первого президента Чеченской республики Ичкерия Джохара Дудаева была собственная теория спасения планеты Земля. Он был уверен, что поправить человеческие дела можно весьма простым способом — для этого нужно всего лишь растопить арктические ледники. Я не помню сейчас точно, какие доказательства он приводил в пользу благотворности глобальных климатических изменений, но его точка зрения базировалась на весьма обширном теоретическом фундаменте.

Кажется, что ещё он считал возможным восстановление популяции мамонтов. Для чего, каким образом? Ответы на эти вопросы за давностью лет канули в Лету. Завиральные идеи Джохара Мусаевича — не просто баловство и недоразумение. Проблема в том, что незрелый ум человека, который мог командовать авиаполком, но не в состоянии был управиться с территорией крошечной республики, в значительной степени в силу полной безответственности и даже какой-то ребячливости породил такие объёмы странного — в стилистике оживления мамонтов — безумия, что в образовавшейся прорехе заполыхал пожар кровопролитной, бессмысленной войны.

Развал СССР сломал систему подготовки и постепенной ротации управленческих кадров. Самостоятельные территории, пустившиеся в пляс в виде автономий той или иной степени самостоятельности — от бывших союзных республик до республик, краёв и областей в составе России — стали сами выбирать себе начальство, исходя из нового мировоззренческого тренда — опоры на национальную идею.

Это только на слух звучит совсем безобидно, а на деле смена идейной парадигмы обернулась настоящим восстанием косной сельской массы, которая повсеместно стала захватывать города и навязывать большим и маленьким сообществам людей свои представления о жизни. Это везде происходило по в целом единой схеме, но в случае с Чечнёй мы имеем идеальную модель национальной революции на постсоветском пространстве. Поэтому её и рассмотрим.

В основу хрестоматийного модуля ичкерийского суверенитета лёг миф об идеальном общественном быте, который чеченцы утратили, оказавшись под властью сначала Российской империи, а потом и СССР. Националисты — кстати, в большинстве своём кадры из советского партхозактива — были уверены, что "золотой век" можно вернуть. Надо лишь отмотать киноплёнку на начало — на 200–250 лет назад. Особо продвинутые считали, что не стоит мелочиться, ведь чеченцы основали само время, к началу которого и следует обратить взоры. В первую очередь необходимо было демонтировать систему управления, оставшуюся в наследство от советской власти, и актуализировать адат — обычное право, параллельную систему этических норм и правовых отношений, которая и по сей день является для чеченского общества важнейшим кодексом, определяющим жизнь любого чеченца в быту.

Где адат был наименее подвержен коррозии? Ответ этот казался авторам национальной революции очевидным — именно село как территория, сохранившая консервативный уклад, не знавшая глубокой модернизации, явившейся в Чечню вместе с культурой города, было объявлено форпостом революционных изменений, источником древнего знания и подлинной чеченской этики, которую следовало восстановить, взламывая чуждые оковы, в которые одела свободолюбивый чеченский дух варварская Россия.

Этот миф не стоил и выеденного яйца, поскольку адат — это и в самом деле право и этика, но способные регулировать отношения между людьми в довольно узком сегменте общественной жизни. Семья, иерархия родоплеменных отношений, проблемы общинной и частной собственности в пределах сельского быта — и никак за его границами.

Адату ничего не известно о науке, промышленности, системе образования, медицине и культуре в её современных городских форматах, то есть он даже не подозревает, что на свете существуют театры, библиотеки, музеи, медицинские центры со сложнейшим технологическим оборудованием. Он не в курсе многоступенчатой, разветвлённой системы собственности, юридических обязательств работника и работодателя — он далеко в стороне от тех установлений, которыми держится городское хозяйство в течение двух последних веков. Кроме того, ему неведома область индивидуальных прав, ибо он управляется только  с коллективными формами жизни. Отсюда и архаичные нормы вроде кровной мести, когда ответственность за убийство несёт не сам совершивший деяние, но и его семья.

Адат очень ритуализирован — понять, каков смысл той или иной регуляции, подчас невозможно, поскольку она вводилась для очень специфических и конкретных случаев и условий, потерявших значение и актуальность в силу смены исторических условий.  Он также очень часто оказывается слеп при вынесении того или иного вердикта, поскольку лишён институтов следствия и суда, а соответственно, состязательности сторон. Делая ставку на прецеденты, он просто воспроизводит решения, которые не соответствуют реалиям сегодняшнего дня.

Всё это не казалось препятствием для буревестников революции. У Джохара Дудаева не было возможности растопить ледники, но поставить эксперимент над собственным народом он оказался вполне в состоянии. Рекрутированное призывами к возрождению национальной культуры сельское население, объявленное авангардом революции, потянулось в города, вытесняя из них самыми варварскими методами русскоязычное население. Традиционные институты управления начали стремительно деградировать на фоне провозглашения адата и национальных традиций высшей системы права и порядка. Но превратить город в гигантское село не получилось, поскольку колоссальное количество проблем городского быта требовало современных форм регуляции, а они были объявлены наследием тоталитарного прошлого.

Итог нам хорошо известен. Чечня при Дудаеве стала на полном ходу трансформироваться в аналог Дикого Поля — территорию, где не действовал закон, где власть стал захватывать разнокалиберный криминалитет, перешедший от отжима квартир к убийствам их русских владельцев и захвату нефтяных скважин. Село, отлучённое от своей традиционной деятельности, лишившееся связи с землёй, которая сама по себе является организатором сельского существования, переставшее эту землю возделывать, получив власть над городом, занялось грабежами.

Эта схема — правда, не в таком медицински чистом виде — оказалась единой для всего пространства бывшего СССР. Везде, где национальная культура и традиции объявлялись правоустанавливающими, где опыту существования в едином государстве — Российской империи и СССР — противопоставлялся мифический "золотой век", разрушенный оккупацией, сельское население приходило в движение и начинало брать города под знамёнами возрождения национального духа.

Везде "золотой век" представлял собой исторические небылицы вперемешку с поэтизируемыми фольклорными элементами сельской жизни. О том, что чеченские предки жили набегами, угоном скота или работорговлей, о том, что гайдамацкие бунты сопровождались массовой и бесчеловечной резнёй евреев и поляков, о притеснениях, которым подвергали немцы чухонцев, — обо всём этом вам не расскажут сегодняшние адепты национального возрождения. Они будут выстилать поля вышиванками, вести бесконечные разговоры о величии собственных народов и культур, приводя в доказательство какую-то ужаснейшую чепуху.  

Городу необходимо вернуть его науку, музеи, право, а селянам — землю и возможность её обрабатывать. Не надо менять их местами. "Золотой век" должен стать образом, связанным не с прошлым, а с обновлённым, хотя и не теряющим своих исторических корней, будущим.