Защищать не только по праздникам

Вчера был День защиты детей. Звучало много громких и пафосных слов. А вот после наступает тишина — редко кто вспоминает и о детских домах, и об их воспитанниках. Именно поэтому мне хочется рассказать вам три истории. Про то, как дети попадают в детский дом. Или в нём остаются. Это три совершенно реальные истории из жизни нашего фонда.

Первая — это история про бабушку. Назовем её Любовь Фёдоровна (бабушка огласки не хочет, и называть её реальное имя я не имею права). Бабушка живёт в маленьком городке Нижегородской области. В бараке. Туалет у неё и у её соседей на улице, душа в небольшой квартирке нет. Она ходит мыться к друзьям, обладающим роскошествами в виде душа, или в баню. Так вышло, что бабушка с рождения растит своих двух внучек. Точнее, сначала с ней жила её дочка, и растили они их вместе. Но постепенно в жизни дочки стал слишком большую роль играть алкоголь, и в конце концов она ушла жить к своему мужчине, оставив бабушке двух девочек. Она не совсем ушла из жизни детей. Она иногда приходила. Иногда даже забирала их из детского сада и сидела с ними дома до прихода с работы бабушки. Грустная, но совсем не необычная история для города в глубинке, в котором мало работы и есть целые кварталы бараков, где живут люди, в 21-м веке, без туалетов и душа.

Собственно, так бы они и жили. Если бы в один прекрасный день мама не смогла, как обещала, забрать девочек из садика и отвести к бабушке домой. Она слишком много выпила. Когда стало понятно, что в садик она прийти не сможет, по крайней мере в том виде, в котором ей детей отдадут, бабушка позвонила своей старой знакомой, работавшей в социальном приюте: городок маленький, все друг друга знают. Она объяснила ситуацию и попросила забрать девочек из садика, чтобы она смогла их после работы забрать уже у них.

Забрать своих внучек она смогла только через год. В органах социальной защиты отреагировали на запрос, забрали ребёнка в приют, потом в дом ребёнка, а бабушке сказали: так как опека у неё не оформлена официально, она девочкам никто, и забрать их может только мама, но так как мама пьёт, ей детей тоже не отдали.

Сначала мы познакомились не с бабушкой, а с её внучками. Девочек мы увидели во время мониторинга работы дома ребёнка. Хорошие здоровые девчушки младшего возраста — редкость, мы спросили, какая у них история, почему они не в семье. И главврач рассказал, что каждую неделю без пропусков их навещает бабушка, которая их очень любит. Но которой почему-то не разрешают их забрать. Это был хороший дом ребёнка, с хорошим, действительно заинтересованным в судьбе детей главврачом, поэтому он хотел, чтобы девочки как можно скорее ушли из дома ребёнка в свой настоящий дом. Мы попросили передать бабушке наши контакты и так с ней и познакомились.

Целый год бабушка каждую неделю все свои выходные собиралась в районный центр и проводила дни у внучек, целый год она обивала пороги органов опеки, пытаясь вернуть девочек домой. Сначала ей говорили, что не отдадут, так как мама не лишена прав и написала уже заявление о добровольном размещении, потом маму прав всё-таки лишили, но бабушке отказывали ещё дважды. В первый раз — потому что её условия жизни не соответствовали потребностям детей. И правда ведь — не соответствовали. Однокомнатная квартира в бараке с туалетом на улице проигрывала богатому районному дому ребёнка с игровыми комнатами и мягкими диванами в фойе. Это неважно, что так живёт немалая часть жителей посёлка, а сами девочки в этой квартире выросли. Второй раз ей отказали, потому что её заработок еле-еле соответствовал нормативу минимального обеспечения и работала она всего 11 месяцев со дня подачи документов, а опека требовала показать доход за 12. Для того чтобы девочки вернулись домой, понадобились и юридическая помощь, и долгое бодание с опекой.

Уже целый год они живут дома, в неподобающих условиях барака. Действительно стыдных и неподобающих. Не должны так жить дети. И взрослые не должны. И если так вышло, что в этих стыдных квартирах живут живые люди, то намного более стыдно делать вид, что мы руководствуемся интересами детей, разлучая их со взрослыми. Единственным интересом

детей было бы тут дать бабушке квартиру, но почему-то такой защиты интересов детей у нас не предполагается.

Во второй истории я назову реальное имя героя — в надежде, что кто-то из вас, уважаемые читатели, откликнется на неё. Саше 2,5 года, она живёт в доме ребёнка в городе Орске. За Сашу её бабушка не боролась. Мама оставила недоношенную девочку в больнице и не вернулась за ней. Саша в доме ребёнка почти с рождения. Сначала ей ставили диагноз "порок сердца", но позже оказалось, что у Саши лёгочная дисплазия, лёгкие её работают плохо, иногда ей не хватает кислорода настолько, что необходим аппарат ИВЛ, чтобы не задохнуться совсем. В наш фонд за поддержкой обратились коллеги из Оренбурга: дело в том, что на Сашу нашёлся кандидат в приёмные родители.

Вообще, устройство в семью ребёнка с проблемами со здоровьем — это всегда очень сложная история. Потенциальные приёмные родители в основном настроены на поиск здоровых детей, их, в общем-то, можно понять: серьёзной поддержки и сопровождения от государства они не получают, доступность медицинской и иной реабилитации у нас сильно так себе, а отношение общества в целом к детям с любой формой инвалидности пока тоже оставляет желать лучшего. Но именно такие дети нуждаются в семье в первую очередь. Когда кроме одиночества и оставленности у ребёнка болезнь, сил справляться со всем одновременно куда меньше, а в условиях коллективного ухода внимание к его симптоматике и потребностям никогда не будет на достаточном уровне.

Марина получила заключение о возможности стать приёмным родителем, была готова на удочерение Саши. Однако с самого начала всё пошло не так. В первый приезд, с направлением на посещение ребёнка, Сашу Марине даже не показали. Саша была в больнице, и несмотря на то, что законодательно никаких препятствий к посещению ребёнка в больнице кандидатом не было, Марину туда не пустили. В её следующий приезд было сказано, что девочку нельзя транспортировать. В поддержку этого мнения дом ребёнка отправил своё заключение о здоровье Саши в Бакулевский институт в Москве и получил оттуда заочное заключение, подтверждающее их мнение о невозможности транспортировать Сашу. В Орск от уполномоченного по правам ребёнка приезжала реаниматолог из Москвы, которая, в свою очередь, дала заключение о том, что перевозить ребёнка можно только в реанимобиле или специальном вагоне с реанимационным оборудованием. Служба скорой помощи из Орска сказала, что готова предоставить специалиста-реаниматолога для сопровождения Саши на пути домой. Опека Орска сказала, что их этот вариант устраивает. Но дом ребёнка был непреклонен.

Во второй приезд Марине всё же разрешили лечь с ребёнком в больницу. Она жила в больнице с Сашенькой неделю. Готова была забрать её в любой день, врачи в больнице говорили, что Сашенька готова к выписке, и просили Марину забрать девочку как можно скорее, так как из дома ребёнка Саша каждый раз поступает в ухудшенном состоянии. Конечно, ведь там дитя с таким заболеванием живёт в общей группе, без индивидуального и чуткого контроля за состоянием.

Документы опека всё никак не делала, у Марины закончился отпуск за свой счёт, ей пришлось улететь обратно домой, где её ждали ещё двое приёмных детей. Когда Марина улетала, ей сказали, что скоро по почте ей придёт постановление об опеке. Вместо этого пришло постановление об отказе в разрешении стать приёмным родителем Саши на основании всё того же утверждения о невозможности Сашеньку транспортировать. Марина была готова идти до конца и судиться с выдавшей такое заключение опекой. Но тут вмешалось ещё одно обстоятельство: опека городка, где живёт Марина, заявила ей, что они не поддерживают её желания принять ребёнка с особыми потребностями, поскольку им позвонили из опеки Орска (где находится Сашенька) и сказали, что ребёнок в тяжёлом состоянии и необходимо наличие реанимации в городе предполагаемого проживания ребёнка. От города, где живёт Марина, до реанимации Воронежа 15 минут на машине, но формально это другой административный центр.

Саша продолжает жить в доме ребёнка и каждый раз попадать в больницу во всё более тяжёлом состоянии, в больнице её состояние нормализуют, но понятно, что ситуация коллективного ухода с таким ребёнком просто опасна для жизни. Мы много раз предлагали привезти в Орск специалистов-реаниматологов и пульмонологов из Москвы, чтобы объективно оценить состояние и потребности девочки, — но дом ребёнка последовательно нам в этом отказывает.

Я не знаю, как сложится судьба Саши и как долго она будет жить. Но очевидно, что жизнь такого ребёнка в семье обладала бы более высоким качеством. Только четыре процента таких детей погибают. Я очень надеюсь, Саша не будет среди этих четырёх.

Надежда у меня одна: что найдётся приёмная мама, живущая в 15 минутах езды от реанимации, но в одном с ней населённом пункте. Ну и, что наконец московских врачей допустят до осмотра ребёнка. Пока ещё не поздно. Но так устроена у нас система помощи детям, оставшимся без семьи, что они — полные заложники государственного учреждения и органов опеки, любые их действия сегодня делаются "в интересах ребёнка". Хорошо бы, чтобы этот конкретный ребёнок выжил, несмотря на все эти "действия в интересах".

Третья история — это история про девочку, назовём её Оля. Оля родилась без ног. У неё врождённое генетическое заболевание. Как это часто бывает в таких случаях, увы, её мама не стала забирать её из роддома. Оля попала в дом ребёнка, а когда ей исполнилось четыре года, её перевели в ДДИ. Что такое ДДИ? Это детский дом-интернат для детей с умеренной и тяжёлой умственной отсталостью. Так было написано на вывеске этого учреждения, куда мы приехали с мониторингом, на котором и познакомились с Олей. Оле было 16. Она была совершенно интеллектуально сохранным ребёнком. Что, конечно, достойно отдельного удивления, ведь с четырёх лет Олю поместили в группу с неговорящими детьми, у которых настоящая задержка в интеллектуальном развитии.

Это была группа для детей, не ходящих самостоятельно и не говорящих. На четвёртом этаже интерната, в котором нет лифта, нет подъёмника для коляски, и это значит, что спуститься с этого четвёртого этажа дети просто не могут. Оля могла. Она перекатывалась на руках по лестнице все четыре этажа до первого, где стояла коляска. Потому что ей очень хотелось гулять. И, в отличие от других детей в её группе, она могла об этом сказать, могла просить и настаивать, чтобы разрешили. Сердобольные воспитатели научили Олю читать и писать, писать с ошибками, конечно, но всё же. Собственно, это и был максимум удовлетворения её образовательных потребностей. В школе Оля никогда не училась и систематического школьного образования не получила.

Весь её кругозор — подслушанное в разговорах с воспитателями и на прогулках. Поэтому, когда ей исполнилось 18, её лишили дееспособности и перевели в психоневрологический интернат для взрослых, ПНИ. Я не буду рассказывать долгую историю наших коммуникаций с регионом, откуда Оля, но в итоге нам удалось добиться возвращения Оле дееспособности и перевода в дом молодых инвалидов из ПНИ. В доме инвалидов Оле начал активно помогать социальный работник, и её наконец поставили в очередь на жильё. Пока Оля ждёт своё жильё, мы добились того, что в области нашли возможность прикрепить её к какой-то школе, чтобы она смогла экстернатом сдать экзамены хотя бы за начальную школу. Замечу, официально таких возможностей для Оли в образовательной системе региона нет.

Кажется, это история со счастливым концом? Я боюсь, не совсем. Я очень переживаю за Олю. Мы иногда общаемся. Оле 20, и у неё нет ни одного класса образования. 20 лет она ничему не училась, не имела никакой свободы и ответственности за свою жизнь. У неё совершенно нереалистичные представления о том, как устроена жизнь. Сильнейшее приобретённое иждивенческое настроение. Она попробовала учиться, и ей стало очень тяжело, она не хочет заниматься. Если за 20 лет у человека не было навыка регулярных занятий, довольно сложно его приобрести. Время упущено.

Я не знаю, получится ли у Оли жить самостоятельно. Она мечтает о том, чтобы выйти на волю, каждый день. Но у меня есть большие сомнения и сильные переживания, как пройдёт для неё встреча с миром, о котором она вообще ничего не знает. Для 20-летней девочки, не имеющей даже начального образования, просидевшей всю жизнь взаперти с сотней детей и взрослых с тяжелыми интеллектуальными нарушениями.

Жизнь Оли могла сложиться совсем иначе. Система коллективного ухода украла у этого ребёнка детство. По сути — всю жизнь. Инвалидизировала её и сделала иждивенцем, ничего не знающим и не умеющим жить самостоятельно. Мне очень больно за Олину исковерканную жизнь. В ДДИ и ПНИ сотни таких Оль.

Это очень разные истории, но в них много общего. Они про то, как система государственного коллективного ухода не умеет помогать детям. И она должна быть для другого — для того, чтобы на очень короткое время подхватить ребёнка, выпавшего из семейного гнезда, пока специалистами ведётся работа по восстановлению этой семьи, или, если это невозможно, по поиску новой семьи для ребёнка.

А ещё она о нас. О неравнодушном главвраче дома ребёнка в одном регионе. И о равнодушном — в другом. О том, что мы, к сожалению, умеем проходить мимо. Но если случается так, что хотя бы один человек мимо не проходит, он может кардинально изменить целую человеческую жизнь. Главное — сделать это вовремя. В жизни Оли все её неравнодушные люди появились слишком поздно, но всё равно есть надежда, что ей удастся исправить то, что 18 лет ломалось в системе государственной помощи детям.

Какой будет история Саши, я не знаю. Очень надеюсь на вас, дорогие читатели. Не проходите мимо Саш и Оль, которые находятся рядом с вами. Заметьте Любовь Фёдоровну, в одиночестве растящую внучек в однокомнатном бараке на зарплату рядового работника почты. Поддержите людей, которые занимаются системной помощью тем, кто оказался в беде. Переводите раз в месяц пожертвование в благотворительные фонды, пусть немного, но регулярно, для того чтобы изменить будущее, в котором нам всем предстоит жить.

Подписаться на регулярные пожертвования в фонд "Волонтёры в помощь детям-сиротам" можно здесь.

Читайте также:

Никогда не дарите подарки детям из детских домов

Мы живём в шизофреническом мире насилия