Почему нам стоит праздновать столетие Великого Октября?

Чтобы понять суть событий тех дней, сосредоточимся на двух вопросах, которые и привели большевиков к власти ровно сто лет назад. Лучше всего их обозначил главком русской армии А. Брусилов: "Им хотелось только мира, земли да привольной жизни, чтоб не было ни офицеров, ни помещиков. Большевизм их был на деле всего лишь отчаянным стремлением к свободе без всяких ограничений, к анархии". Начнём с земли.

Очень многие историки и публицисты упрекают партию Ленина в том, что она, захватив власть в стране, начала правление с обмана. Действительно, Ленин провозглашал лозунг "Землю — крестьянам". Однако уже 26 октября (8 ноября по новому стилю) большевики выпустили Декрет о земле, где чёрным по белому было написано, что никакой собственной земли крестьяне не получат вообще:

"Право частной собственности на землю отменяется навсегда... Вся земля: частновладельческая, общественная, крестьянская и т.д. — отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней".

Что значит "в пользование"? Проще всего понять это на примере. До 1861 года меньшинство (а не большинство, как принято думать) русских крестьян было крепостным. Они имели в пользовании землю, которую обрабатывали, но принадлежала эта земля помещику. Декрет о земле юридически вернул крестьян в эту ситуацию 1861 года, просто заменил помещичью на всенародную. Только вернул он туда не меньшинство, как до 1861 года, а всех скопом.

Более того, условия нового отчуждения имущества предлагались куда жёстче, чем у среднего крепостного былых времён: "Весь хозяйственный инвентарь конфискованных земель, живой и мёртвый, переходит в исключительное пользование государства или общины... без выкупа. Конфискация инвентаря не касается малоземельных крестьян". То есть у всех немалоземельных крестьян (в Сибири, скажем, малоземельных не было вовсе) по Декрету конфисковали ещё и инвентарь: лошадей, сохи, вилы и грабли. Такого зверства, напомним, и в подавляющем большинстве помещичьих хозяйств до отмены крепостного права не было.

Конечно, большевики не могли реализовать такое расширенное крепостное право сразу, не создав эффективный аппарат насилия и не закончив гражданскую. Однако после "передышки НЭПа" они справились с этой задачей.

Самой смешной стороной дела было то, что крестьяне — в отличие от Ленина, не отягощённые юридическим образованием — одобрительно восприняли декрет и первое время активно поддерживали большевиков именно из-за него. Дело в том, что мужик того времени хотя и был часто грамотным, не блистал в умении анализировать большие и сложные тексты. Декрет начинался словами: "Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа". А крестьянам негде было узнать, что лишь 10 процентов пашенных земель в России использовались в помещичьих хозяйствах. Поэтому у населения было ложное представление о том, что у помещиков есть какие-то обширные площади, после изъятия которых земли немедленно станет много.

Начав декрет с обещания конфискации помещичьей земли, дальше в тексте можно было поместить что угодно — даже слова: "Вся земля: <...> общественная и крестьянская — отчуждается безвозмездно". До них всё равно дочитали бы лишь самые внимательные и упорные. То есть незначительная часть населения, мнение которой всё равно никогда ни на что не влияет. Зато первую фразу декрета прочли все.

Но не стоит смеяться над крестьянами того времени. На самом деле наши современники ничуть не умнее их. Вспомним хотя бы пресловутые "Две "Волги" за ваучер" от А. Чубайса. Позже Е. Ясин откровенно признавался: "С самого начала ставилась из чисто пропагандистских целей задача справедливого и эффективного распределения собственности... чтобы мы могли получать доходы, которые позволили бы нам купить сразу две "Волги" — это, конечно, был большой перегиб".

И уж если формально грамотные жители СССР были обмануты в ходе событий 90-х ("Приватизация справедливой не бывает", — честно, хотя запоздало сообщает Е. Ясин), то предъявлять претензии к крестьянам 1917 года и вовсе глупо. Тем более Ленин — человек несопоставимо умнее политиков поколения Е. Ясина. Очевидно, что если обман граждан удался последним, то против первого у масс вообще не было ни единого шанса.

Крестьяне довольно быстро поняли, что помещичья земля им не слишком помогла. Ещё при СССР было посчитано: "По официальным данным, прирезка увеличила в среднем земельный надел одного едока с 1,87 до 2,26 дес., т.е. на 0,39 дес., из которых около половины было и раньше в аренде". Формальное количество земли у крестьян выросло на 20,9 процента, однако половину от этих процентов он пахал и раньше. То есть декрет дал ему... плюс 10 процентов.

И ещё немного забавного. В 1917 году, до декрета, от нуля до четырёх десятин возделывало 70,5 процента крестьянских хозяйств (крайнее малоземелье). А в 1919 году их стало... 80,5 процента. Как отмечал историк-марксист Струмилин, "деревенская беднота отнюдь не исчезла. Наоборот, она продолжает умножаться и после революции, как росла до неё". А разгадка проста: если мы хотим кому-то дать землю, то у кого-то её надо отнять. Помещики, как мы уже отмечали, земли имели мало, поэтому её стали отбирать у крестьян побогаче. Их тоже было немного, поэтому бедным сильно помочь не вышло, зато получилось увеличить их число за счёт середняков.

Возникает вопрос: если у крестьян до 1917 года была почти вся пашня, чего они так бедно жили? Ответ банален: им не хватало отнюдь не земли. В Германии, Франции, Бельгии начала XX века на одного едока-земледельца приходилось меньше земли, чем в России. В Бельгии, например, в два раза меньше. И тем не менее крестьяне этих стран были много богаче. Всё дело в том, что они использовали четырёхполье и больше удобрений. А делали они это не потому, что такие умные, а потому, что у них, в отличие от русских крестьян, другого варианта не было.

На Западе хозяева, которые не справлялись с выживанием в рыночных условиях, разорялись, продавали землю и уходили в города. В России из-за общины этот процесс шёл медленнее. Разорившийся общинник свой надел продать не мог, тот числился за общиной. Поэтому он отдавал его в аренду другим крестьянам. Представим, что в какой-то стране владельцы предприятий-банкротов не будут лишаться права собственности на них, а владельцы более успешных предприятий будут вынуждены арендовать у них мощности. Будем ли мы удивляться, если она вдруг начнёт отставать от других стран в плане конкурентоспособности?

Большевики, вооружённые экономической теорией, хорошо знали, что мелкокрестьянские хозяйства — это экономический тупик. Урожайность в них низкая, выражаясь марксистским языком, нет расширенного воспроизводства. Основная часть зерна съедается членами крестьянских семей. Продавать на рынке, как правило, просто нечего. Значит, не на что покупать и удобрения для полей, нет возможностей для правильного четырёхполья. Как верно отмечал Маркс, на Западе вопрос решился уничтожением мелких хозяйств и их поглощением крупными.

С мелкими хозяйствами в СССР можно было мириться только до тех пор, пока советская власть была слаба — чтобы избежать восстаний типа Тамбовского. К концу 20-х советская власть укрепилась, а мелкое натуральное крестьянское хозяйство — нет, ибо оно в принципе не может укрепиться. Напротив, в 1928 году оно сорвало хлебозаготовки, отчего в ряде городов ввели карточки на хлеб.

Тогда, в конце 20-х, слово взял товарищ Сталин: "Наше мелкокрестьянское хозяйство не только не осуществляет... расширенного воспроизводства, но, наоборот, очень редко имеет возможность осуществлять даже простое воспроизводство. Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство, неспособное на расширенное воспроизводство? Нет, нельзя. Это когда-либо должно кончиться полным развалом всего народного хозяйства. Где же выход? Выход в том, чтобы укрупнить сельское хозяйство, сделать его способным к накоплению, к расширенному воспроизводству".

Одновременно с землёй большевики обещали "немедленный мир без аннексий и контрибуций". Декрет о мире формально предложили странам — участникам Первой мировой. Но, как и Декрет о земле, он был обречён на неисполнение. Напомним: 7 ноября 1917 года в России произошло второе обрушение власти за семь месяцев. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: страна, где власть падает раз в полгода, глубоко больна. Само собой, германо-австрийская коалиция не могла согласиться на мир без аннексий и контрибуций с противником настолько слабым.

Единственный мир, который немцы могли заключить с большевистской Россией, был Брестский мир, который сам Ленин назвал похабным. Это был мир с аннексиями: немцам отошла территория России, где жили 56 миллионов человек, треть населения империи. Это был мир с контрибуциями: 6 миллиардов марок репараций плюс 500 миллионов золотых рублей. Большую часть отдали в том же 1918 году — в том числе почти сотню тонн золота. Точнее всего оценил заключённый большевиками мир патриарх Тихон: "Мир, отдающий наш народ и русскую землю в тяжкую кабалу, — такой мир не даст народу желанного отдыха и успокоения".

Брестский мир был, однако, плох не потерей Украины, Прибалтики и прочей мелочи. По-настоящему трагическим его последствием был запуск Большой Гражданской войны. Именно пользуясь лакунами Брестского мира, 8 мая 1918 года немцы захватили Ростов-на-Дону, где привели к власти Краснова. Но Германия могла бы даже не напрягаться и не создавать марионеточные антибольшевистские режимы. Сам факт реализации Декрета о мире автоматически запускал и гражданскую войну, и интервенцию Антанты.

Только на оккупированной Украине немцами и австрийцами было получен миллион тонн зерна, не говоря уже о прочем продовольствии. На Западный фронт с Восточного Берлином и Веной было переброшено полмиллиона солдат. С их помощью заметно продлилась активная фаза Первой мировой. Всё, что делали русские офицеры три долгих кровавых года Первой мировой, было аннулировано.

Попробуем представить себе такое в 2017 году. К власти приходит правительство, отменяющее армию, полицию, а заодно отдающее НАТО регионы, населённые 56 миллионами русских, и беспрецедентную в русской истории контрибуцию. Разве не пошли бы ставшие безработными офицеры за любым, кто обещал бы уничтожение такого "правительства"?

Если до Брестского мира белогвардейские движения были слабыми и не имели военных успехов — далеко не все офицеры сразу поняли, чем грозит России Декрет о мире, — то немедленно после подписания Брестского мира все эти добровольческие армии стали расти быстрее раковой опухоли и брать один город за другим.

Само собой, Декрет о мире глубоко возмутил не только офицеров, но и былых союзников по Антанте. Начиная с марта 1918 года, когда был подписан Брестский мир, они высадили десанты от Мурманска до Владивостока.

Итак, Декрет о мире неизбежно приводил Россию в состояние одновременно гражданской войны, оккупации немцами и их союзниками — от Пскова и Белгорода до Баку — и интервенции Антанты. По советским же оценкам, потери в Гражданской для России превысили потери в Первой мировой примерно в семь раз. Были ли какие-то альтернативы такому печальному концу Декрета о мире? Нет, никаких.

Итак, Декрет о земле сначала почти ничего не дал крестьянам, а потом большевики отняли у них вообще всё. Декрет о мире вызвал Гражданскую, жертвы в которой всемеро превзошли жертвы в Первой мировой. На первый взгляд кажется, что Великая Октябрьская была великим злом. Поневоле вспоминаются слова президента России, сказанные осенью 2017 года: "Революция — это всегда следствие дефицита ответственности".

Попросту говоря, у нас, как народа, и у так называемой элиты этого народа в 1917 году не хватило ответственности подумать головой. И от этого мы пошли на революцию, в итоге которой получили обратное тому, что хотели. Получается, революция была просто трагической ошибкой?

Нет. Как бы странно это ни звучало, но Октябрь был благом для страны, и благом большим. Чтобы понять почему, достаточно задуматься над одним вопросом: что было бы, если бы Ленин сто лет назад не поднял с земли власть, уже выпавшую из рук бессильного Временного правительства?

Никакого секрета тут нет. Уже после октября 1917 года на выборах в Учредительное собрание было продемонстрировано, что случилось бы с Россией, если бы не революционное насилие большевиков. Народ отдал почти все голоса за тех, кто давал лозунги покрасивее. А это были эсеры с обещанием... земли крестьянам. Именно из их программы был заимствован Декрет о земле. Они выдвинули лозунг отнять всё у помещиков, забывая сказать, что земли так мало, что это ничего не изменит. А потом они предлагали ждать, что сельское хозяйство внезапно расцветёт — забывая сказать, что без ликвидации мелкого натурального хозяйства оно не расцвело ещё ни в одной стране мира.

Вся разница между правыми эсерами и большевиками была в том, что первые не стали бы подписывать Брестский мир, и в том, что у них не было Ленина. Первое было плюсом: без Бреста полномасштабная Гражданская была невозможна, поскольку у офицеров не имелось бы столь яркого стимула бороться против новой власти. Однако без Ленина эсеры не могли бы удержать власть. Напомним: членом правой части этой партии был некто Керенский. Это исчерпывающе характеризует её шансы удержать государство под контролем. С такими "вождями" нельзя контролировать не то что Россию, но даже и Руанду.

Были ещё левые эсеры, склонные к ленинским методам, в том числе террору и выходу России из Первой мировой. Эти, в отличие от правых эсеров, могли и взять власть, и удержать её. Однако их победа была бы по последствия неотличима от ленинской. Выход из войны на неизбежно позорных условиях автоматически вызвал бы пожар Гражданской. Только без ленинской решительности они тянули бы всё это дольше, отчего число жертв могло ещё возрасти.

Если мы взглянем на события 1917 года не по отдельности, а в комплексе, то обнаружим, что большевистский вариант развития событий был не только практически неизбежным и наименее болезненным. Он был, по сути, ещё и возвращением к дореволюционному положению дел.

Напомним: во внутренней политике главной задачей монархии до 1917 года была модернизация сельского хозяйства за счёт постепенного уничтожения мелкого натурального крестьянского хозяйства (Столыпинская реформа). Из этого неизбежно вытекала индустриализация и урбанизация, поскольку обезземеленные мелкие крестьяне были бы вынуждены пойти в город. Во внешней политике — приведения в безопасное состояние сильнейшей западной военной державы всех времён — Германии (Мировая война).

Февральская революция, как мы уже писали, лишила Россию возможности выполнять обе эти задачи. Во-первых, Временное правительство распустило полицию, а созданная им милиция предсказуемо оказалась ни к чему не годной. От этого по всей стране начались грабежи и погромы. 15 процентов всех помещичьих земель, а также немало земель зажиточных крестьян были захвачены уже до октября 1917 года. При постоянном "чёрном переделе" создать нормальное сельское хозяйство не удалось ещё ни одной стране мира, а без него не видать индустриализации. Во-вторых, Временное правительство ввело Приказ номер один, по которому офицеры были лишены власти над солдатами. Ни в одной стране мира не бывало боеспособной армии без власти офицеров, и Россия не стала исключением. В итоге вооружённые силы разложились заживо, и все их попытки наступать проваливались из-за нежелания солдат воевать.

Что же сделали большевики, придя к власти? Для начала они усыпили бдительность народных масс, формально дав им землю в пользование (правда, не в собственность, то есть, по сути, ничего не дав). С той же целью они формально подписали мир (правда, такой, который немедленно вызвал самую ожесточённую войну). Вскоре была восстановлена и единоличная власть, с искренней верой в царя-батюшку: на похоронах Ленина плакали так, как ни по одному русскому царю.

Однако в долгосрочном плане большевики сделали именно то, что пыталось сделать царское правительство. Они сломали хребет мелкому натуральному хозяйству, заменив его крупным. Они возглавили антигерманскую борьбу в мировом масштабе, уничтожив Германию как государство, способное угрожать хоть кому-нибудь.

Да, они уничтожили мелкие хозяйства немного слишком зверски, вместе с миллионами крестьян. Да, они положили в антигерманской борьбе 27 миллионов, а не 1,8 миллиона, как Николай II. Да, созданные ими колхозы были нежизнеспособны и их всё равно пришлось поломать, чтобы затем в муках выстроить на их развалинах капиталистическое сельское хозяйство.

Но разве могло быть иначе? Все решения, принятые под действием алчности ("чёрный передел") и страха ("штык в землю"), неизбежно несут в себе очень большой риск. Эти чувства редко подсказывают разумные ходы. Почему желания русских крестьян капитулировать, а затем захватить землицы должны были стать исключениями из этого правила? Ну а переделывать криво сделанное всегда дольше и сложнее, чем быть умным с самого начала.

В 1917 году народ под влиянием пропаганды не хотел воевать, но хотел землю. Большевики, благодаря марксизму, были чертовски грамотными и понимали, что землю народу давать нельзя, а напротив, её у него нужно отнять, иначе нормальной экономики в стране никогда не будет. Понимали они, как это озвучивал Ленин, и то, что без армии сопротивляться немцам нельзя, а значит, справедливого мира с ними Советская Россия иметь не могла. Но понимали они и то, что, для того чтобы прийти к власти, надо сначала пообещать народу всё, что он требует. А уже потом — закрепившись у власти и создав взамен разгромленной полиции свой собственный аппарат насилия — постепенно затыкать тех, кто спрашивает про обещанную землю и мир.

На большом историческом масштабе Ленин и его преемники просто сделали всё то, что начали, но не успели закончить русские цари. Вменить большевикам можно лишь то, что при этом они пролили несопоставимо больше крови, чем когда-либо снилось самодержцам. Но, с другой стороны, вина это или заслуга?

Последние Романовы, чего греха таить, были слишком вестернизированы, слишком мягки, чтобы править народом, который им выпала честь возглавлять. От этого они отменили предварительную цензуру, ввели парламент и прочие признаки западного государства и общества. В.И. Ленин исправил все эти тяжелейшие ошибки: государство снова стало соответствовать своему народу как по жёсткости, так и по национальному духу, склонному к максимализму и неумеренности во всём.

В конечном счёте Великий Октябрь был не только закономерен, но и справедлив. Поэтому нам, бесспорно, стоит праздновать день седьмого ноября — как день победы контрреволюции.

Читайте также: Пять мифов о Февральской революции