Оказание помощи. Фельдшер — о медвежьих услугах

Завидев стоящую у перекрёстка машину скорой, фельдшер притормозил, свернул на боковую дорожку и остановил свою тачку неподалёку. Толпа народа уже рассеялась, оставив после себя самых стойких зрителей, желающих досмотреть до конце то специфическое зрелище, кое в простонародье называется аварией.

Разбитая о столб морда грузовой "газели" и выбитое её лобовое стекло не предвещали для водителя ничего хорошего. Собственно, сам водитель уже лежал метрах в десяти чуть далее, куда его вышвырнуло из покорёженного салона при ударе, накрытый чёрным мешком. Вокруг деловито суетились гаишники, составляя протокол о ДТП. Кто-то из очевидцев, косясь на невесть откуда взявшихся телевизионщиков, громко давал показания, следя за тем, чтобы служитель порядка точно записывал его слова, а камера репортёра захватывала самый лучший ракурс, дабы в телевизоре всё выглядело пристойно и благородно.

Двери кабины скорой были раскрыты настежь. Июльская жара давала жару. Водитель, отойдя в тенёк, не спеша курил, а одинокий фельдшер, примостив папку на коленях, методично заполнял бланк констатации смерти.

— Один? — фельдшер поздоровался с коллегой.

— Как обычно, — коллега ответил на рукопожатие. — Какими судьбами?

— Домой еду. Смотрю, ты стоишь. Решил помочь, если что.

— Спасибо. Тут наглухо. Ещё до прибытия. Говорят, с такой скоростью в столб влетел, что задний мост вырвало, а самого выбросило через лобовое и вон об ту железяку, — фельдшер скорой указал на торчащий из земли гидрант, — головой приложило. Не. Тут без вариантов, я проверил. Зрачки широкие, на свет не реагируют. Пульса нет. Так что спасибо, сам управлюсь.

— Ясно. Тогда я удаляюсь, — фельдшер ещё раз протянул коллеге руку и направился к своей машине. Проходя мимо лежащего на земле тела, он невольно посмотрел в его сторону. Угол чёрного полиэтилена, которым был накрыт погибший, завернулся в сторону, повинуясь невесть откуда взявшемуся порыву душного ветра и открывая покойнику лицо.

— Непорядок.

Фельдшер подошёл к телу, намереваясь вернуть угол полиэтилена на место. Закрытые глаза погибшего дёрнулись…

— Не хочу тебя пугать, но, кажется, парень живой.

Косясь на отъезжающих телевизионщиков, коллега, прихватив ящик, торопливо подбежал к фельдшеру.

— Всю жизнь нам испортил, — тщедушный дед, морщась от впившейся в его вену иглы, продолжал: — После армии как с цепи сорвался. Пить начал. Никто в семье не пил. Откуда взялось? Не просыхал. Потом в аварию попал. Пьяный за руль сел, в столб въехал. Мне звонят, говорят погиб. Я туда. Оказалось, жив. Скорая в больницу увезла. Три операции сделали на голове. Выжил. Выписали. Ещё хуже стал. Работать уже не мог, инвалид. Пенсию определили. Всю пенсию пропивал. У нас с женой деньги таскал. Когда не давали, драться лез, а потом шёл к метро побираться. Мать из-за него два инсульта получила, последний год с постели не вставала. Считай, я один всё на себе тащил. И жену, и его. Потом жена померла. Потом он, лет через пять. После запоя. А я вот всё живу. Зря его, наверное, тогда спасли. Лучше б не спасали. Отплакали б один раз. Может, и жена была б жива. А так один теперь. Ни жены, ни детей, ни внуков. Никого. Хоть бы уж тоже скорей…

— Сам управлюсь! — то ли в шутку, то ли всерьёз коллега упорно отказывался от предлагаемой помощи. — Мне твоя помощь уже раз вышла боком. Помнишь? Год по комиссиям таскали. И чего ты со своей помощью во все дыры лезешь? Только хуже всем от тебя.