Об Илоне Маске и дыре в МКС. Интервью Лайфа с первой женщиной в открытом космосе

Лайф поговорил со Светланой Савицкой — второй в мире женщиной-космонавтом после Валентины Терешковой. Та рассказала, скучает ли по адреналину, и ответила, что самое сложное было в полётах за пределы Земли.

Первая женщина в открытом космосе Светлана Савицкая в интервью Лайфу рассказала о сложностях профессии, моменте, когда вошла в историю, и своём отношении к космическому туризму.

— Светлана Евгеньевна, здравствуйте! В первую очередь хотел сказать, мы сидим в замечательном зале, можете рассказать о нём? Я так понимаю, он исторический?

— Это жилой комплекс гражданских космонавтов, который был построен ещё при Советском Союзе по указанию Алексея Николаевича Косыгина. А этот зал — для собраний.

— Здесь раньше был кинозал?

— Ну, когда-то был, но это давно. Сейчас кино уже не смотрят. Но когда-то был, да.

— А у вас есть любимый фильм про космос?

— Сказать, что есть один какой-то любимый — нет. Если сказать о фильмах, которые отражают дух того времени, когда космонавтика начиналась, то это наверное "Укрощение огня". Это фильм о Королёве, его соратниках. По духу это заряжающий и отражающий то состояние общества и то, что было.

— Что самое сложное в полёте, в полёте в космос?

— Перегрузки, но они не такие критические, если всё идет по плану, штатно. Но зато наверху всё легко и хорошо, невесомость. Хотя далеко не все сразу к ней привыкают, и у многих первые дни до недели — а у некоторых и до месяца — начинается так называемая болезнь движения, бывает, что и укачивает, как морская болезнь. Но, слава богу, меня и моих коллег, с которыми я летала в экипажах дважды, это миновало. Мы были работоспособны с первого дня. А так, невесомость — хорошо, там всё легко. Что-нибудь тяжёлое толкнул, а оно полетело.

— А не было момента игры во время полётов?

— Нет, это, конечно, бывает. Когда первые станции появились, там были пылесосы, они назывались "Ракета". А когда пылесос там дует — это же как реактивная тяга получается, вот один садился на этот пылесос, а второй как-то там снимал всё происходящее. Но это так, элемент юмора, игры. Но это эпизоды в свободное время.

— У вас в полёте были нештатные ситуации? Насколько я знаю, один раз у вас на борту даже пожар был.

— В 1982 году у нас не было таких ситуаций, мы летали с Поповым и Серебровым, у нас был очень дружный экипаж. А вот когда второй полёт был, там начинался пожар. Нам через виток-полтора нужно было идти на стыковку со станцией, чтобы дальше продолжать работу, и они мне снизу вдруг говорят: "Свет, мы горим!" А я их спрашиваю: "Что горим-то?" Я-то не вижу ничего. Сунулась, а там дым. Но дым какой, запах гари. Ведь пожар — это не значит, что пламя бушует. Конечно, у некоторых экипажей такое было, что там и пламя было. А самое неприятное, что в спускаемом аппарате ничего гореть не может, настолько он сделан надёжно и со всякими дублированиями. Две самые главные проблемы, требующие быстрых решений и действий, — это пожар и разгерметизация. Вот разгерметизация недавно была, когда обнаружили отверстие на пристыкованном к МКС "Союзе". Неизвестно, кто просверлил, хотя подозрения есть совершенно чёткие. Вот там была разгерметизация, когда все кинулись смотреть, а у них дырка и воздух утекал медленно, слегка. Вот это тоже неприятная ситуация.

— Хотел вспомнить 25 августа 1984 года. Вы в этот день вышли в открытый космос.

— Очень интересный эксперимент был, там был уникальный прибор для сварки, резки и пайки металлов. Многие говорили, что не надо давать им этот эксперимент, этого на тот момент ещё никто не делал. Боялись, что скафандры можем сжечь себе. Ну, знаете, перестраховщики всегда есть. Но тем не менее мы были благодарны, что нам всё-таки доверили эту работу. Такого инструмента больше нигде нет, никто больше не создал, это был наш советский инструмент.

— А по сторонам вы смотрели?

— По сторонам можно было смотреть, когда не было работы. Мы работали только на светлой стороне орбиты, потому что нужно видеть приборы, инструмент. Но там было время, когда стояли, пережидали — можно было что-то посмотреть. Очень красивая картина ночной Земли. Мы как раз были над Северной Америкой. На фоне тёмной Земли и тёмных облаков вместе с ними виднелись огни городов крупных. Где-то грозы виднелись — очень красиво.

— В молодости думали о том, чтобы полететь в космос, или была интересна только авиация?

— Авиация для меня была ступенькой к космонавтике. Вообще, я ставила перед собой задачу конкретную — летать как космонавт и заниматься космонавтикой, если получится, потому что ситуация в тот момент была такая, что космонавты летали, но женщин перестали брать в космос. Один полёт уже был совершён, и сказали, что больше не надо. Но я была уверена, что можно летать и если очень хочешь и есть способности, то ты добьёшься.

А сейчас что выберете — самолёт или поезд?

— Я выберу поезд, потому что я, к сожалению, знаю, в каком состоянии сейчас находится авиация. В последнее время стало немного получше, но тем не менее. Я знаю, кто сейчас порой является пилотами гражданской авиации. Я не говорю, что все, но неизвестно, к кому на борт ты попадёшь. Последние годы вскрывались липовые дипломы, потом их учат летать на тренажёрах. А пока всё хорошо, всё работает — они летают, а когда что-то случается, они не умеют перейти на ручное управление. Ввести самолёт в штопор могут, а вывести — даже не понимают, что это такое. Поэтому сейчас, к сожалению, так. Я не потому это говорю, чтобы всех запугать, но я, как знающий человек, понимаю, что можно нарваться и на такого пилота.

— Как вы относитесь к космическому туризму?

— Только как не от хорошей жизни можно использовать космонавтику как туризм. Но и по-человечески, и профессионально — это не для туризма. Если только вот эти полёты суборбитальные. Поднялся там на 160 километров по кривой и опустился. Это сейчас целый ряд фирм предлагает. Но это не космический полёт. По международным стандартам, космический полёт — это как минимум один виток вокруг Земли.

— А вот, например, Илон Маск — думаю, вам знакомо это имя, — он сейчас очень популярен среди молодёжи. А что вы думаете про него?

— Он популярен, потому что его упоминают, как говорится, на каждом углу. Он сказал, он сделал, он какую-нибудь машину в космос запустил. На мой взгляд, то, что он сейчас делает, — это эффектно. Полетел, вернулся корабль — вроде многоразовость, а я знаю, что там не всё так просто. Например, по нашим критериям этот корабль ещё нельзя бы было выпускать. Нет необходимого дублирования систем. У американцев, знаете, вообще всё по лезвию ножа. Вот так же, как они на Луну летали, — максимально облегчают, где-то за счёт прочности, надёжности. Так и здесь у Маска. Он, конечно, не тот генеральный конструктор космической техники, который имеет большой опыт и понимает, что опасно, а что нет. Он идёт по принципу "А вдруг проскочит?" Проскакивает, да. Но у нас для пилотируемых полётов — дублирование, даже троирование систем идёт для безопасности, надёжности. Я думаю, ему ещё до этой надёжности далеко. Но способный парень.

— Ну а вот машина, которую он запустил на орбиту?

— Ну, пиар. Сделал на публику. Ну и что? Мы тоже могли хоть КамАЗ запустить, если надо было бы. Вон на "Протон" поставить, но кому это надо. Это пиар, это Голливуд, это интересно посмотреть, но это не значит, что он всех превзошёл и может то, чего мы не можем.

— Вы не скучаете сейчас по адреналину? Он же вырабатывается при полётах — и в авиации, и в космосе.

— Вы знаете, мне в своей работе с 16 лет в авиации адреналина хватило на десятерых. Это про то, что вы называете адреналином. Я не из тех людей, которые до ста лет [будут] говорить: "Ах, я мечтаю завтра полететь на Марс. Может, и не вернуться". Я считаю, что это фанфаронство, если не сказать больше. Как смотрите хоккей или фигурное катание, так же и в нашем спорте: нужно ещё уметь выступить. Но мы никогда не воспринимали это как адреналин и не ради этого мы прыгали и летали. Нам это было интересно, если это спорт, то ради результата — научиться, сделать.