Кровь и бремя чекистов. Разбор новой книги Пелевина

Новую книгу Пелевина традиционно поругали за вторичность, за обращение к уже использованным им темам и сюжетам, за "хождение по кругу". Мне, наоборот, понравилось. Виктор Олегович настойчиво копает некоторые крайне важные вопросы, и очередное его творение — действительно довольно удачное возвращение к ним.

Больших тем там несколько. Одна — тема времени как потенциальной и кинетической энергии истории. И это, пожалуй, наиболее "новое" из всего им сказанного. Сразу приходит на ум несколько сюжетов — от голливудского посткиберпанка "Время" Эндрю Никкола до "феноменологии времени" Рикёра и белградской лекции Рорти о "темпорализованной философии". Сатурн-Хронос, пожирающий детей и таким образом превращающий будущее в вечно продлённое настоящее, оказывается персонажем мрачной метафоры про поколение Х, которое питается миллениалами ради того, чтобы оставаться вечно молодыми.

По сути, вскрывается технология консервативного реванша — то, что мы видим сегодня практически во всём "белом" мире: падение рождаемости, приведшее к существенным изменениям демографических пропорций, "старению" среднего возраста в масштабах целых обществ, оказалось на длительной дистанции самым эффективным противоядием от социальных движений и потрясений. Когда молодёжи слишком мало для настоящего бунта, хождение по улицам в майках с Че Геварой превращается просто в форму городского досуга.

Тема жертвы, накопления и использования энергии страданий — более старая и традиционная для Пелевина. Его скотобойни из ИЛК мы впервые увидели ещё в "Македонской критике французской мысли", одной из ранних его книг. Здесь, впрочем, по-настоящему глубоко копнуть ему снова не удалось. Достаточно ходульная схема с жертвенными животными, используемыми при производстве "боевых химер", опять описывает механику жертвоприношения, лишь давая ей имя. При этом автор никак не объясняет связи между пролитой жертвенной кровью и эффективностью создаваемой химеры.

Подозреваю, его подвела привычка избегать контекста авраамических религий, где, начиная с жертвоприношения Авраама, эта тема является стержневой. Причём как для ислама, где Курбан-байрам (то есть всё та же жертва Авраама) — одна из ключевых вех годичного цикла, так и для христианства, где жертвоприношение Иисуса, аллегорически возводимое всё к тому же "Авраамову завету", рассматривается как последняя и окончательная жертвенная кровь. А таинство претворения хлеба и вина в тело и кровь Спасителя — регулярный ритуал, направленный в том числе и на окончательное упразднение любой крови на жертвенниках.

Главное в жертве — и это как раз хорошо показано в первой части ИЛК — то, что она должна быть не просто ценной, а самой ценной: ты отдаёшь божеству именно и непременно то, с чем готов расстаться менее всего на свете (в случае с Авраамом и Исааком — речь о единственном сыне престарелого отца). Именно поэтому, а вовсе не только из-за непрожитой жизни Ваалу смачивали губы кровью младенцев. По мысли автора, это совсем не то же самое, что резать выращенных на свиноферме хрюшек, какими бы шаманскими ритуалами это действо ни сопровождалось. Только такая абсолютная жертва на архаичном слое сознания воспринимается как подлинное свидетельство веры.

Говоря о современности, жертвенная кровь — почти обязательный спутник любых успешных цветных революций, от трёх погибших в августе 1991-го до "небесной сотни" Майдана. "Оранжевая революция" 2004 года в Киеве, возможно, потому и "не задалась", что роль сакральной жертвы там выполняла "голова Гонгадзе", в которую мало кто верил даже из самых убеждённых адептов. У свергаемого режима в таких случаях всегда роль того самого "козла отпущения", но, конечно, жертвенная кровь тогда нужна не режимам, а именно революциям.

Наконец о самих химерах. Опять же странно, что, взяв такую тему, Пелевин обошёл стороной самую известную из истории ХХ века цитату о химерах, приписываемую Гитлеру: "Я избавляю вас от химеры совести". Полагаю, её слишком сложно упаковать в предложенную им смысловую конструкцию.

Однако тема формул-заклинаний, неотразимо действующих на массовое сознание в силу его структуры, специально создаваемой и подготавливаемой под будущие "триггеры", — это одна из центральных пелевинских тем. Наиболее внятно он её сформулировал даже не в "Поколении П", а в "Зенитных кодексах". Там, как мы помним, главный протагонист как раз и сражается с западной цивилизацией посредством поточного производства "боевых химер", взрывающих искусственный мозг летающих над Афганистаном американских дронов. В свою очередь, этот мозг является всего лишь слепком с актуального западного политического дискурса. Герой находит разрывы и парадоксы в логике этого дискурса — и атакует его своими формулами.

То, что вместо героя-одиночки в этот раз действует генерал во главе целого подразделения спецслужбы, — отсылка к недавней пелевинской же "Крайней битве чекистов с масонами". Механика практически полностью перенесена оттуда. Упаковать этот сюжет в эстетику Нотр-Дама — не только дань давней галломании автора и актуальной повестке французского пожара, но и попытка найти рифмы с темой "ценностей свободного мира", они же — ценности Великой французской революции.

Опять же, в который раз он возвращается к этой теме. Вспомним тексты про Мальтийский орден; но в ИЛК он выражается намного яснее. Глядя пелевинскими глазами, недавняя речь Макрона о конце западной гегемонии — прямое следствие пожара в соборе. И в этом смысле отдельного внимания заслуживает его попытка перевернуть формулу Гойи "Сон разума рождает чудовищ": язык французского Просвещения — это и есть основной, "рабочий" язык производства "боевых химер", в том числе таких масштабных, как коммунистическая идея.

Книга в этом отношении технологична как никогда. По сути, там разворачивается готовое техзадание для разработки современных гуманитарных технологий. Герои долго и вдумчиво формируют определённую картину мира, причём действуя в сферах, казалось бы, относительно безобидных — будь то образ жизни, предпочтения в индивидуальном потреблении, досуге, половой самоидентификации и нормах общественной морали. А затем в час икс запускают в любовно подготовленные траншеи общественных тем свои боевые формулы, как это делал Скотенков в "Зенитных кодексах", — и оказывается, что у общества нет защитных механизмов противостоять этим новым смыслам, даже когда мотивация пропагандиста шита белыми нитками.

Это как с "Белыми касками" в Сирии: все понимают, что там чистой воды жульничество, но рефлекс на сюжет про диктатора, который травит детей химическим оружием, оказывается сильнее любых встроенных фильтров fake news. Страшно оказаться защитником диктатора и врагом детей, даже если ты всего лишь разоблачаешь фейк.

Любопытно описана фигура Разума — он же, очевидно, по Пелевину, "князь мира сего", — опять-таки намеченная туманными аллегориями, но так и не раскрытая до конца. Логично, что рационализм Нового времени рассматривается в первую очередь как антихристианская сила, когда говорят, что бога нет, имеется в виду главным образом библейский Бог. Это его в первую очередь ниспровергают жрецы Разума, это против него выходят на войну нимфы-дьяволицы Либерте, Фратерните и Эгалите. И, конечно же, это именно он порождает химер, которые действуют безотказно на опустошённое сознание человека, из которого вынули этот самый библейский экзоскелет.

Наивные рационалисты-сциентисты не подозревают, что выступают не более чем слепыми орудиями того, кто умеет прекрасно маскироваться за всевозможными личинами, но очень не любит выходить на свет. И что, для того чтобы служить ему, совершенно не обязательно посещать чёрные мессы и забивать жертвенного козла — достаточно просто, скажем, поисследовать поглубже свойства атома и найти им соответствующее применение.

Под этим углом зрения становится понятно, почему заповедь "Не сотвори себе кумира" занимает столь важное место в скрижалях. Моисей, как известно, изначально египетский жрец-диссидент, уходящий и уводящий людей из Египта не только буквально, но и духовно, — а тема Египта, звучащая у Пелевина более чем явно, это как раз и есть тема цивилизации, основанной на технологиях кумиростроения. В этом смысле кумиры и химеры — одно и то же и точно так же питаются кровью с жертвенников. Круг замыкается, становится ясно в том числе и то, зачем Наполеону была нужна его знаменитая египетская экспедиция.

Ощущение такое, что Пелевину просто не хватило того самого времени, чтобы "докрутить" намеченные темы и направления. Он всё-таки не Сатурн, которому приносят в жертву детей, чтобы дать неограниченный запас времени на его задачи, а писатель на ежегодном контракте. Он вынужден торопиться, как торопятся его герои из последней части ИЛК, перенесённые, в свою очередь, из предыдущей книги ("Тайные виды на гору Фудзи"). Торопятся, потому что понимают: все ресурсы у них ещё в руках, но их время уходит, в том числе и в самом буквальном биологическом смысле. И надо успеть понять и зафиксировать то важное, что они поняли, пока тратили жизнь на то, чтобы залезть на эту самую гору. Тревога по поводу тикающих часов — очень сильная, безусловно, поколенческая эмоция.

И в этом отношении, несмотря на все наверченные аллюзии и метафоры, ключевой тезис книги довольно-таки ясный: самое ценное, что у вас есть, это ваше время, в пределе — время жизни. И то, чему вы его посвящаете, то есть жертвуете, и есть то "божество", которому вы служите на самом деле. Скажи мне, на что ты тратишь время, — и я скажу, кто ты. Какой из химер-кумиров ты мажешь губы кровью своей жизни?