"Brexit для них, Exit для нас"
Журналист Владимир Кулистиков – о том, что российской власти недостаёт инструментов внешней политики власти советской.
Фото: © REUTERS/Phil Noble
Это хорошо, что, когда главное происходит на Западе, Кремль концентрируется на Востоке. Работа с Западом сегодня требует отказа не только от советских, но и от более поздних российских стереотипов, чего пока не случилось. СССР предпочитал работать с соразмерным (психологически) себе "крупняком", с великими европейскими державами – Францией, ФРГ, Италией и, если б не очень противилась, — Великобританией.
Но на всякую прочую мелочь особого внимания не обращали. Одна мелочь была под нашим Варшавским договором, другая — не менее плотно — под агрессивным блоком НАТО.
Российская дипломатия от советского синдрома не избавилась. Хотела работать с объединённой Германией и Францией, с подключением Италии Берлускони и, если получится, с Великобританией Блэра. С Европой, как особой данностью, воплощённой в интеграционном союзе, работа не налаживалась.
Видимо, не хотелось признавать слишком уравнительные правила Евросоюза, когда голос "великой" равен голосу "малой". Но Люксембургские договорённости 1965 года (их автор, между прочим, наш друг Шарль Де Голь) закрепили в ЕС принцип единогласия. А когда к началу века от руля великих отошли склонные к самостоятельности политики, наша традиционная модель потеряла всякий смысл. В ЕС стало просто некому приструнить исторически обиженных на нас экс-сателлитов и экс-территории.
Тут бы российской дипломатии и проявить большее обаяние в отношении "малых сих" единой Европы. Но никакой заметной активности эта весьма консервативная отрасль государственной политики не проявила. Жесты со стороны той же Венгрии не получили адекватного ответа.
Результаты референдума в Великобритании говорят о том, что этот шанс уже упущен и этот поезд уходит, что Европа наций (под нациями автор термина — тот же Де Голь — понимал государство) либо трансформируется в "Европу регионов", либо распадётся как надгосударственное объединение. Исторические области европейских государств всё чаще проявляют себя как особые субъекты внутренней и внешней политики. К независимости стремятся не только в испанской Каталонии.
Британский референдум подстегнул сторонников сецессии в Шотландии и Северной Ирландии. А если брать историю самого Евросоюза, то весьма знаменателен датский прецедент. Членство этой страны в ЕС не распространяется на входящие в её состав Фарерские острова и Гренландию, т.е. право регионов входить или не входить в Евросоюз, даже если материнское государство под ним подписалось, уже зафиксировано, а это по Европейской правовой традиции — прецедент.
В модели под названием "Европа регионов" для России есть один существенный практический аспект. Недавно законодательные собрания отдельных областей Италии приняли резолюцию о своём желании выйти из антироссийских санкций. Сходные позиции высказываются в Саксонии и других восточных землях Германии, где особенно сильна ностальгия по хозяйственной кооперации с Москвой. Тут бы и дать этим регионам какие-то привилегии — законодательно, громко. Но в ответ неопределённое молчание. Ни Дума, ни Совет Федерации не реагируют.
Между прочим, в этой практике для нашей страны нет ничего нового. В начале 20-х годов прошлого века, когда советскую власть ещё никто не признал (кстати, первым это сделало первое в истории Великобритании лейбористское правительство в 1924 году), большевики предоставили особые условия предпринимателям Германии, Прибалтики и Финляндии, в результате чего экономическая блокада была прорвана. В более поздние времена аналогичным способом обходились ограничения на импорт военных технологий (КОКОМ) и барьеры по поправке Джексона — Вэника.
Однако в этой практике была и тёмная сторона: дурившие нас ненадёжные дельцы, бросовые цены на невосполнимые ресурсы и не оправдавшие себя расчёты на политические сдвиги. Но стратегические задачи тем не менее решались, иногда по принципу "лес рубят – щепки летят".
Сегодняшней российской власти, как ни странно, недостаёт инструментов, которые были в арсенале внешней политики власти советской. У последней была одна партия, но она имела весьма разветвлённые и влиятельные каналы для воздействия на серьёзные европейские дела, даже после закрытия Коминтерна. Люди из ЦК КПСС, присутствуя на форумах европейских партий социал-демократов, социалистов, лейбористов в том, что относилось к СССР, влияли на их решения (почитайте мемуары Черняева).
При нашем нынешнем плюрализме даже сами названия российских партий заставляют усомниться, что такое возможно. Либо им по неопределённости идеологических установок просто трудно неформально и действенно контактировать с зарубежными коллегами, либо они этой деятельностью хотят заниматься исключительно как туристы.
Одним словом, вызовы и дефициты ответов на вызовы — налицо.