19 августа 2016, 12:32

Карен Шахназаров: На свою профессию смотрю реалистично — мне памятника не будет

Режиссёр Карен Шахназаров в эфире Лайфа рассказал о том, почему кино — эфемерное искусство.

Фото: ©L!FE/Владимир Суворов

Д. Н.: Есть некоторые режиссёры, которые стабильно по картине в год. Вот Вуди Аллен, например, он снимает очень активно, очень много, ни года практически нет без премьеры его фильма. По поводу того, что они примерно одинаковые, уже много шутят, но тем не менее. Вы не так часто отмечаетесь фильмами. Кстати, сколько нужно времени для создания картины? Почему одни снимают картину в пять лет, другие — каждый год?

К. Ш.: Это зависит от картины. Я картины Вуди Аллена очень люблю, но я понимаю, что такие картины можно снимать. Они несложные с точки зрения производства. Последний фильм я снимал в 2012 году, "Белого тигра". Вот сейчас 2016 год, "Анну Каренину" заканчиваем. Но я снял шесть часов. То есть она шесть часов. То есть в принципе, если говорить по полнометражным фильмам, четыре полнометражных фильма. Плюс к этому большущая в результате картина получается, массовки, строительство декораций. Понятно, что такую картину за год не сделаешь. "Курьера" в своё время я снял в общей сложности за полгода. Включая подготовительное, монтажное. Она была несложной.

Д. Н.: Но крутая. Она же осталась, её будут смотреть и через 20 лет, через 30. Вот так странно, полгода потратили, а она на десятилетия .

К. Ш.: Кто знает. Кино вообще такое эфемерное дело, это не литература, оно исчезает. Если картина живёт 20—30 лет, это уже хорошо. Но всё равно они устаревают. Потому что кино связано с техникой. Зритель уже другой смотрит, другой цвет, другие краски, другая техника. И уже всё равно кино уходит. Тут в этом смысле я смотрю реалистично на свою профессию. У меня нет претензий. Нам памятник не поставят через 30 лет.

Полную версию программы "Позиция" с Кареном Шахназаровым слушайте в аудиозаписи.

Д. НАДИНА: Добрый вечер. В нашей студии Карен Шахназаров. Здравствуйте, Карен Георгиевич.

К. ШАХНАЗАРОВ: Добрый вечер.

Д. Н.: Мы вам так рады. Слушатели вам сообщения пишут. Напомню тем, кто в танке, режиссёр, генеральный директор концерна "Мосфильм", народный артист России, заслуженный деятель искусства. Карен Георгиевич, слушатели меня в прошлый раз ругали, что я с вами про политику, экономику, с вами про кино надо говорить, а я чушь всякую у вас спрашиваю.

К. Ш.: Это не чушь. Политика — это важное дело.

Д. Н.: Я ждала, что вы это скажете, поэтому первый блок предлагаю посвятить последним событиям. Во-первых, Олимпиада. Сегодня Мутко пригрозил WADA прекратить финансирование, куда мы тоже, как выяснилось, деньги сдаём в общую кассу каждый год. Плюс наши неудачи на Олимпиаде. Вы следите вообще за Олимпиадой?

К. Ш.: В общем я сейчас не очень слежу, поскольку вся ситуация вокруг Олимпиады, это меня отвратило. Я вообще болельщик. Конечно, я очень поддерживаю наших спортсменов и должен сказать, впервые желаю неудачи их соперникам.

Д. Н.: Какой вы.

К. Ш.: Да, вот такой. Поскольку, к сожалению, то, что я слышу про Олимпиаду, то, что читаю, и поведение, кстати, меня больше всего удручает спортсменов многих стран, которые, на мой взгляд, совершенно не по-олимпийски себя ведут. Это абсолютно безобразно.

Эта Олимпиада полностью дискредитирована

То, что обкорнали сборную России, то, что она вообще выигрывает в такой ситуации, на мой взгляд, чудо. Я не представляю, как там спортсмены. Я представляю, какое страшное психологическое давление люди испытывают. Это, конечно, всё очень тяжело, поэтому я так не слежу, но я считаю, что то, что мы выступаем, это просто удивительно. И не факт, что мы не займём третьего места, между прочим. Впереди виды спорта очень для нас...

Д. Н.: Обычно вы за какие виды спорта болеете?

К. Ш.: Плавание. Я сам долго занимался плаванием. На Олимпиаде плавание тоже такой вид спорта, там столько американцы протащили всевозможных 100, 50, 200 метров, занимают одни и те же спортсмены. Плавание я вообще всегда следил. Игровые, конечно, виды спорта. Я следил, лёгкая атлетика нравилась, бокс.

Д. Н.: Я в восхищении от Майкла Фелпса, который двадцатитрёхкратный чемпион.

К. Ш.: Я считаю, что его надо серьёзно проверять. Моё личное мнение, что такие достижения, у меня они вызывают большое сомнение. Поскольку я знаю, поскольку я сам плаванием занимался, я должен сказать, что в плавании, как в спортивной гимнастике, в 30 лет вообще нечего делать. Это вид спорта очень молодой. Поэтому у меня лично вызывают очень большие сомнения вот эти все результаты. Я понимаю, что в нынешней ситуации американских спортсменов, видимо, практически не проверяют. Уж не говоря о том, что есть какие-то достижения в фармакологии, которые за пределами проверок. У меня лично эти все достижения вызывают большие вопросы.

Д. Н.: Какой вы подозрительный.

К. Ш.: А ничего не остаётся делать. Они нас довели до того. Так в этом весь ужас ситуации, уже всё, никто не верит в честную игру. В спорте уже невозможно сегодня верить, что он честен. Не по отношению к нам, а по отношению к нам как ведут, понятно, что это политика, что это всё неестественно. Поэтому этим подрубили отношение к спорту и к Олимпиаде. Ко всем её принципам основным.

Д. Н.: Я ошибаюсь, или вы не снимали фильмов про спорт? Пока у вас не было таких картин?

К. Ш.: Да, в моей биографии про спорт что-то не было.

Д. Н.: Почему? Такие люди особые.

К. Ш.: Как-то я не снимал про спорт. Я должен сказать, вообще не так много картин про спорт и в мире. А вот сейчас, может быть, и появятся. Поскольку это всё стало горячим, да ещё и с политическим оттенком. Допускаю, что могут появиться картины о спорте.

Д. Н.: И вы тоже можете руку приложить?

К. Ш.: Кто знает. Если я ещё буду снимать после "Анны Карениной", может, и приложу.

Д. Н.: А почему вы не будете снимать?

К. Ш.: Такая тяжёлая картина, такая сложная, большая, что сейчас я не могу думать вообще о камере. Я думаю, не могу смотреть в эту сторону. Сейчас мы заканчиваем звук, это очень большая была работа, поэтому не знаю, как дальше сложится в этом смысле после моя судьба.

Д. Н.: В ближайшее время уже должна выйти "Анна Каренина", уже в этом году мы её ждём.

К. Ш.: Я сейчас киноверсию делаю, это два часа десять минут, это будет к середине осени, и потом телеверсию, восемь серий к началу следующего года. А в прокат, скорее всего, не в этом году выйдет, а в следующем. Я имею в виду киноверсию.

К. Ш.: Кто знает.

Кино вообще такое эфемерное дело, это не литература, оно исчезает

Если картина живёт 20—30 лет, это уже хорошо. Но всё равно они устаревают. Потому что кино связано с техникой. Зритель уже другой смотрит, другой цвет, другие краски, другая техника. И уже всё равно кино уходит. Тут в этом смысле я смотрю реалистично на свою профессию. У меня нет претензий. Нам памятник не поставят через 30 лет.

Д. Н.: А кого вы ещё кроме Вуди Аллена любите? Вот Альмодовар недавно выпустил картину, он тоже не так часто отмечается работами.

К. Ш.: Я не могу сказать, что я поклонник. Конечно, мастер, интересный очень, самобытный, безусловно. Я, когда снимаю картину, очень редко смотрю другое кино, поэтому меня сложно спрашивать. Сознательно я ухожу, потому что это может повлиять. Я вот недавно случайно включил телевизор, там картина "Апокалипсис" Мела Гибсона. Эта картина на меня произвела впечатление.

Д. Н.: Про племя ацтеков.

К. Ш.: Я смотрю с точки зрения, могу ту или иную сцену снять. Там высококлассные сцены, потрясающие. Сцена жертвоприношения сделана просто потрясающе. Это впечатляет. Честно говоря, я не могу сказать, может, потому что я уже давно в кино, часто смотришь фильмы, которые тебя поражают, думаешь, может, и не снял бы такую сцену. Мел Гибсон — большой мастер.

Д. Н.: Я недавно новость читала, что август в этом году оказался самым провальным с точки зрения сборов, в кинотеатры люди ходить перестали не только в России, но и в других странах тоже. Очень мало денег собирается. Во-первых. А во-вторых, в этом году было очень мало выпущено фильмов оригинальных Голливудом. У них там что ни фильм, то "Черепашки-ниндзя 28", "Охотники за приведениями 2" и прочее. Как вы думаете, почему этот чёрный август наступил? Все подустали?

К. Ш.: Кино, на мой взгляд, действительно переживает какой-то серьёзный кризис в мировом масштабе. Такие картины, как Мела Гибсона, я давно не видел. Оно довольно старое уже. То, что американцы предлагают, это уже даже молодёжи, на мой взгляд, смотреть невозможно. Одни и те же сюжеты, компьютерно-анимационное кино. Фестивального кино тоже я давно не видел такого, чтобы захватило. Что-то происходит в мире в этом смысле нехорошее. Но конкретно по поводу августа, тут может быть и жара в Москве. Кризис. У людей меньше денег, меньше ходят в кино. Но скорее всего, действительно даже неприхотливый зритель начинает чувствовать, что смотреть нечего. Так жизнь устроена, что люди последние деньги отдают в кино, если есть возможность интересный фильм посмотреть.

Д. Н.: Про фестивальное кино. Наделал немало шума фильм "Ученик" Серебренникова, он взял премию в Каннах, скоро выйдет в прокат. Вы не видели, про фильм тоже не слышали?

К. Ш.: Не видел, не слышал.

Д. Н.: Это фильм про мальчика, который ударился в христианство и стал проповедником христианским, стал в школе христианские порядки наводить, девочек одевать в длинные юбки, учительницу биологии заставил отказаться от преподавания дарвиновской теории. И так далее. И вот такое столкновение. Фильм фестивальный, его уже называют скандальным. Это ведь не первая такая история, буквально в начале года был фильм "Её звали Муму", про Катю Муму, которая участвовала в порноскандале с некоторыми лидерами оппозиции 2010 года. Жизнь активно проникает в кинематограф, фактически документируется кинематографистами, практически без прикрас. Вы за такой режиссёрский метод или вы за большее художественное осмысление?

К. Ш.: Кино может быть очень разным.

Я думаю, что всё-таки смысл кино как искусства — это создание художественных образов

Давайте показывать жизнь, как она есть. Показывать-то можно, но какое это отношение имеет к искусству? Смысл в том, что художник создаёт некий художественный образ, порой это может быть и метафора, аллегория, и нас это каким-то образом беспокоит, больше понимаем о жизни через этот образ, чем просто через то, что мы смотрим из окна на улицу. Мне кажется, в этом смысл искусства. Но я не берусь так однозначно говорить, потому что есть примеры. Хотя и документальное, но мне всё равно кажется, что это должен быть образ. Что касается фильма "Ученик". Я не видел картину, поэтому не берусь. Серебренников талантливый человек, интересно посмотреть. Но я лично для себя никогда не трогаю ни христианство, ни ислам. Я этого боюсь. Я считаю, что есть вещи, которые не надо трогать. Я не к тому, что надо запретить. Это другой вопрос. Это каждый должен выбирать сам. Так же как я порой с ужасом смотрю фильмы ужасов, американские, режиссёр изображает князя тьмы. Я думаю, как они вообще не боятся. Я для себя определил, что не надо. Есть темы, которые я никогда трогать не буду.

Д. Н.: А как же "Макбет"? Говорят, если сыграл в "Макбет", театральной постановке, всё, жди, что с тобой что-то случится. Или вот роль Воланда.

К. Ш.: В "Мастере и Маргарите" эта проблема есть. Я этот роман очень люблю, но там есть такой момент, князь тьмы — положительный герой. Я думаю, это проблема Михаила Афанасьевича. Я не знаю, как он её для себя решал. Я этот роман наизусть знаю, он меня очень привлекает. Но я понимаю, что эта тема в романе присутствует. Порой, когда думаешь, как трагически сложилась судьба самого Михаила Афанасьевича, начинают нехорошие мысли в голову приходить.

Д. Н.: Бортко же не испугался, снял, вроде пока живой, всё нормально.

К. Ш.: Дай бог. Но режиссёр не автор. Режиссёр — интерпретатор. Автор — Михаил Афанасьевич, а Володя Бортко снял. Я считаю, наша профессия сродни профессии дирижёра, мы интерпретаторы, мы не авторы. Мы авторы тогда, когда сами пишем сценарий. А если мы его не пишем, если мы пользуемся первоисточником, то мы его интерпретируем.

Д. Н.: Вот, про интерпретации. Вот у вас в "Ядах, или Всемирная история отравлений" это тоже есть, демоническое что-то. А ведь вы и сценарий тоже писали, если я не ошибаюсь, принимали активное участие.

К. Ш.: Да, я принимал активное участие. Это как раз авторское. Я думаю, мы с Сашей Бородинским обходим такие, мы не хотим злить высшие силы. Там чуть-чуть по-другому. Хотя, может быть, когда-то, на высшем суде мне это припомнят. Кто знает. Может, скажут, раз снимал, давай на сковородку иди.

Д. Н.: Говорят, чем старше человек, тем больше он становится верующим, потому что он понимает, что всё в этом мире не могло просто так произойти, только совсем юные глупцы в бога не верят, а с годами проникаешься. Вы про себя так можете сказать?

К. Ш.: Да, могу. Абсолютно. Это верно. В моём случае это верно. Я вырос в СССР, я был как большинство советских школьников, студентов, был вопиющим атеистом. Но нас и воспитывали так. Я с годами, наблюдая жизнь, не убеждался. Я не воцерквлённый человек, я не придерживаюсь обрядности. Хотя я православный, крещёный. Я с уважением отношусь к церкви. Дело не в этом.

Я пришёл эмпирическим путём к тому, что существует некая сила, которая этим миром руководит

Невозможно объяснить. Всё равно мы всю жизнь ищем смысл этой жизни. Так человек устроен. И всё равно он возвращается к этой теме. В какой-то момент ты понимаешь, что невозможно объяснить гармонию этого мира без присутствия какой-то силы, которая его создала.

Д. Н.: А в музу верите?

К. Ш.: Да, я верю во вдохновение. Это есть. Это точно есть. Я скажу как человек, который занимается этой профессией, что просто бывают моменты, когда ты физически ощущаешь, что вот пришло какое-то необыкновенное чувство, когда у тебя всё получается и что-то такое открывается, ты какие-то вещи делаешь, причём ты даже не понимаешь зачем. Ты не можешь этого объяснить.

Д. Н.: А муза — это женщина? Или это какое-то внутреннее состояние?

К. Ш.: Это какое-то внутреннее состояние, я не знаю даже, как это. Я когда снимаю картину, я не сразу это заметил, потом, где-то со второй картины, я понял, странный происходит момент, когда ты начинаешь фильм и он очень тяжело идёт. В какой-то момент, обычно это не сразу, неделя, две, по-разному, вдруг ты чувствуешь, что картина начинает жить, она как бы сама создаётся. И твоя задача только помогать. Я всегда, когда картину начинаю, жду этого чувства, иногда оно поздно приходит, ты нервничать начинаешь. Но это есть. Для меня это медицинский факт.

Д. Н.: Остались какие-то сюжеты, которые вы очень хотели воплотить, но пока не удалось? Бывает же такое, что человек с юности проносит какой-то сюжет, надо, надо, надо, надо, и всё руки не доходят. У вас есть такое?

К. Ш.: Нет. На мой взгляд, это тоже одна из загадок этого процесса. Тебе кто-то посылает вроде. У меня никогда не было плана. Я в этом году должен сделать это, через пять лет это я хочу сделать. У меня такого никогда не было. Я, когда заканчиваю картину, бывает такое ощущение, что ты встречаешь что-то, материал, книгу, может быть, одна фраза. И ты вдруг понимаешь, что про это надо сделать фильм. И самое главное, ты понимаешь, что обязательно надо сделать. Вот это чувство, когда оно приходит, надо снимать. Если оно не приходит, лучше не снимать. Я бы сказал, что это от картины к картине. Вот "Анну Каренину" мне предложили снимать по заказу, должен сказать, что меня немного как бы уговаривали.

Д. Н.: Вот тут активно обсуждают женское обрезание, оказалось, в Дагестане сохранилась такая традиция, женщины бедные страдают и даже сами хотят. Вы могли бы снять фильм про это?

К. Ш.: Если история хорошая. Главное, чтобы там человеческая история была. Не просто обрезание как медицинский факт. А если за этим стоит судьба человека, драма, какие-то переживания, то, конечно, это может быть темой.

Д. Н.: Тут слушатель предлагает сценарий нового фильма про спорт. Офис WADA, внедрённый русский шпион заменяет своим биологическим материалом допинг-пробы атлетов, далее — фантазия режиссёров. Как вам? Зачин неплохой?

К. Ш.: Пусть присылает, мы читаем. У нас целая редакторская группа.

Д. Н.: А много присылают сценариев?

К. Ш.: Очень много.

Д. Н.: Нам просто иногда тоже письма пишут, сразу хочется вызвать врача.

К. Ш.: Бывают довольно интересные идеи. Как правило, они незрелые, несделанные. Нам и профессионалы присылают, конечно.

Д. Н.: А как вам вгиковцы? Нынешние молодые студенты? Вы же общаетесь с ними? Вас же приглашают на семинары и прочее?

К. Ш.: Общаюсь, конечно. Они приходят и на "Мосфильм". Я вообще к молодёжи хорошо отношусь.

Я вообще считаю, что молодёжь лучше взрослых

Д. Н.: Почему?

К. Ш.: Она ещё не лишена иллюзий. В ней очень много живого. Молодёжь — хорошая, взрослые гораздо хуже, на мой взгляд. Но другое дело, что современная молодёжь, это касается вгиковцев тоже, уровень образования, эрудиции невысокий, к сожалению. Это связано с тем, что образование, ЕГЭ, читают мало. С этим приходится сталкиваться.

Д. Н.: Тут у вас спрашивают, почему ваши дети не играют в кино?

К. Ш.: Ваня играл. Не в моих фильмах, а снимался в четырёх или пяти картинах. Вот "Неуловимые мстители", был такой фильм, на мой взгляд, не очень успешный. Он там играл, три серии, что ли.

Д. Н.: Но он ещё молодой.

К. Ш.: Да, ему 23 полных.

Д. Н.: Красивый какой.

К. Ш.: Симпатичный, да.

Д. Н.: Не в обиду, конечно, на вас не очень похож, но красавец.

К. Ш.: У меня и младший симпатичный.

Д.Н.: Девушки уже есть?

К. Ш.: Я надеюсь.

Д. Н.: Я не для себя, конечно, хотя, может, и для себя. Почему вы у себя его не снимали? Как вы относитесь к тому, что снимают родители своих детей, проталкивают их?

К. Ш.: Я — нормально, если он профессиональный актёр, если он делает хорошо роль, почему нет? Ваня, во-первых, режиссёр по своей основной профессии. Я его, кстати, снял для памяти в маленьком эпизоде в "Карениной". А Васю я снимал в "Исчезнувшей империи", он тогда маленький был, 11 лет. Откровенно скажу, снимал для себя, чтобы потом видеть, какой он был. Кстати, на мой взгляд, неплохо сыграл он. Довольно органично. Просто снимать, чтобы снимать детей, я всё-таки серьёзно к кино отношусь, не могу так снимать.

Д. Н.: Ваш отец был известным советским политологом, доктором философии, членом-корреспондентом РАН, учёным мужем. Он ещё был карабахский армянин из Баку, это же просто гремучая смесь. Опять же уже завтра будет годовщина путча. Сразу вспоминаешь про то, что было с армянами в Баку после этого самого путча. Он не был против того, чтобы вы пошли не по научной линии? У вас никогда не было стремления к научной линии? Как родители-учёные относятся к тому, что их дети отбиваются от рук, становятся творческими?

К. Ш.: Покойный папа был вообще одним из основателей политологии советской. Он был во главе того процесса, политологии как науки не существовало ещё до середины восьмидесятых годов. Он был широко образован, любил искусство, прекрасно знал поэзию, Блока знал всего наизусть, Пушкина. Он наизусть знал "Луизиады", этот средневековый роман португальский, наизусть его весь знал, это толстая книжка. Фантастическая память у него была. Любил он очень искусство, театр, музыку, поэтому, когда я выбрал этот путь, он был не против, хотя изначально, может быть, полагал, что я пойду в ту сферу, где он был. Но как-то нет. Он никогда не был против этого. Ему нравилось то, что снимаю. Может быть, ему льстило это, поскольку он всё равно к людям искусства относился, как к небожителям. Он дружил с Высоцким. У нас Любимов был в гостях. Я Высоцкого записывал на магнитофон, мне было лет 15. Я ставил этот микрофон и записывал его. Я возил ему сигареты в больницу, как-то помню, папа попросил. Он любил американские сигареты, отец ему достал. Владимир Семёнович в больнице лежал. Я поехал с другом, мы привезли ему два блока Kent. Он был в тапочках, пижаме. Вообще был необыкновенного обаяния человек, я должен сказать. Высоцкий был очень хороший.

Д. Н.: А как вы Kent раздобыли?

К. Ш.: В те времена был Kent. И отец же в ЦК тогда работал, у них продавалось, но должен сказать, что Kent бывал и в магазинах, поскольку был период, что через Болгарию в Советский Союз Marlboro, Kent в семидесятые годы поступали. Как раз Володя их любил.

Д. Н.: Kent вкуснее был в советское время?

К. Ш.: Kent помягче был. Я больше Marlboro любил. И потом Marlboro пачка была такая иностранная, красивая. Kent какая-то белая, непонятно что, может, из соцстраны. А Marlboro было понятно, тогда же это модно было.

Д. Н.: Раз уж вспомнили августовский путч, ГКЧП. 19-го числа вроде даже митинг какой-то собирается. Вы бы пошли на такой митинг?

К. Ш.: Нет.

Д. Н.: Как вообще относитесь к событиям тех лет? Вы были в городе тогда?

К. Ш.: Я был до некоторой степени участником.

Я, между прочим, интернирован был

Я стоял около железной дороги, по которой пронёсся локомотив истории, его дуновение я чувствовал. Дело в том, что мой папа в это время был советником Михаила Сергеевича. Он отдыхал в Форосе. А Форос, там дачи Горбачёва, а сверху был дом отдыха. Вот они там с мамой были. И я случайно приехал к нему, я был где-то в Крыму и приехал на неделю погостить там, там хороший пляж. И в это время как раз началось. И нас интернировали, я был интернирован. Я слышал там, что ничего не было. Могу лично подтвердить, было. У нас была отрублена связь, нам было запрещено покидать территорию вот этого отдыха, нельзя было купаться. Это было типа домашнего ареста. Конечно, никто нам там не угрожал пистолетом, но в принципе два дня это было. А потом как-то всё рассосалось. Я могу сказать, что наблюдал отчасти, дыхание истории почувствовал.

Д. Н.: Если бы тогда всё пошло иначе? История, конечно, не знает сослагательного наклонения.

К. Ш.: Я думаю, не имеет сослагательного наклонения. Я не сторонник этого. Можно говорить что угодно. Путч был совершенно бестолковый. И люди, которые его делали, сделали совершенно бездарно. Если бы там были люди типа Дзержинского, Троцкого и Сталина, можно не сомневаться, что путч удался бы. Но в этом и проблема была позднего Советского Союза, что в элите не было людей, способных даже путч такой организовать. Я думаю, что в конечном счёте всё, что произошло, это логично. Логично по той простой причине, что было уже очевидно в восьмидесятые годы, что та модель советская просто не работала. Не потому что она плохая, она хороша, на мой взгляд, для того отрезка истории, когда она применялась.

Поскольку она жестокая мобилизационная модель, позволила страну жёстко модернизировать, выиграть войну, но, в сущности, на мой взгляд, СССР уже не нуждался в этой модели экономической. Это было очевидно всем, кто говорит, что это не так, лгут, потому что, когда Горбачёв пришёл и все поняли, что какие-то изменения грядут, было очевидно, что они нужны всем. И правые, и левые в то время голосовали за это. Потому что это было очевидно. Почему и говорю, что приходишь к выводу, что есть какая-то сила, которая двигает эту историю помимо нас. Мы, даже современники, не понимаем истинного смысла, так же как мы не понимаем истинного смысла этих событий двадцатипятилетней давности. Если через 25—30 лет Россия исчезнет как страна, как единое целое, что можно допустить, худший вариант, это было бы плохо. Если Россия, наоборот, поднимется, станет новой супердержавой, тогда все наши дети скажут, тогда это всё правильно, вот благодаря этому, пройдя через все сложности, мы опять стали сверхдержавой, мы опять построили страну и прочее.

Д. Н.: Вот сейчас многие, когда вспоминают Советский союз, вспоминают его добрым словом, ностальгируют по Советскому Союзу. Вы ностальгируете?

К. Ш.: Я не могу сказать, что ностальгирую. Я вообще отношусь так к прошлому, полагаю, что невозможно ничего вернуть. Какой смысл ностальгировать?

Я отношусь с огромным уважением к Советскому Союзу

Я абсолютный противник тех, кто пытается представить Советский Союз неким исчадием зла. Советский Союз сыграл колоссальную роль не только в развитии нашей страны, но и вообще развитии мира. Не надо забывать, что он вообще изменил мир XX века, не говоря о том, что именно Советский Союз победил нацизм. Нет сомнений в том, что его вклад колоссальный в мировую историю, историю нашей страны. Время было жестокое, да. Но история вообще жестока, надо сказать. Другой вопрос, на мой взгляд, Советский Союз в той экономической модели себя исчерпал.

Д. Н.: Вот многая молодёжь, это даже социологи подтверждают, когда говорят про Советский Союз, мечтают о великой империи. Даже я, когда приезжаю в Грузию, Армению, Азербайджан, я гуляю по этим улицам, понимаю, что это строил советский народ, не важно, какой национальности.

К. Ш.: Так и есть. А что в этом дурного?

Д. Н.: Я вот когда вижу вывески в Грузии на грузинском и английском, мне обидно. Я думаю, почему не на русском. Вот эту стелу при Советском Союзе строили. У вас это есть?

К. Ш.: Для меня и для людей моего поколения, может быть, это более болезненно, чем для вас. Не забывайте, что я вырос в этой стране, для меня все эти нынешние страны — это часть моей родины. Я, когда в армии служил, присягу давал Советскому Союзу, советскому народу. Именно всем: и Украине, и Грузии, и Азербайджану. И это национальный момент, у нас не было с этим проблем. Национализм как таковой, мы вместе служили в армии, учились в институтах, для нас это нечто немыслимое. Вот и когда к нам приезжает Средняя Азия, для меня они всё равно наши соотечественники. Поэтому, конечно, для меня болезненны эти конфликты внутри и всё, что с Украиной происходит. Но, видно, бог так судил, что сделать. Надо это пройти, я думаю, это часть нашего пути, нашего испытания.

Д. Н.: В Ереване и Баку бываете?

К. Ш.: Бываю. Но я не так связан именно с Ереваном, поскольку мама у меня русская, папа —карабахский армянин из Баку именно. В большей степени семья наша была связана с Баку, с Карабахом. С Ереваном не так мы связаны были. Но я бываю, приезжаю. И вот осенью меня приглашали, поеду.

Д. Н.: Ничего не чувствуете, когда в Баку приезжаете?

К. Ш.: В Баку меня не пускают. Несколько лет назад должна была быть неделя российского кино, меня включили в делегацию. Я, правда, сказал, что не уверен, что меня пустят. И им сказали, Шахназарова не надо, лучше не надо ему приезжать, во избежание каких-то эксцессов. Хотя я гражданин России и российский кинорежиссёр, и по культуре русский режиссёр. Но тем не менее был такой неприятный момент.

Д. Н.: Вас не нервирует? Это же как-то странно.

К. Ш.: Это неприятно. Вот я сейчас прочитал про Газманова и Литву. Это глупость какая-то. По идее, говорят, наш МИД должен как-то реагировать на такие вещи. Это совсем какая-то нелепость. Конечно, это очень неприятно и обидно. И несправедливо.

Д. Н.: Примем звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Спасибо больше вам за фильмы. Вот в фильме "Белый тигр" потрясающие сцены. Ваше отношение к такому вопросу. Не кажется ли вам, что выползает этот белый тигр? И нет ли у вас желания менять продолжение, проехаться с этим фильмом по Европе? Чтобы показать людям: "Подождите! Посмотрите! Одумайтесь!" Второй вопрос. Есть ли сейчас на Украине творческая интеллигенция в кинематографе, ваши коллеги, с которыми можно начать разговор, какой-то диалог для восстановления на уровне интеллигенции связи?

К. Ш.: Спасибо. К сожалению, конечно, что этот пресловутый белый тигр. Когда я слышу слова об исключительности американской нации, например, я всё чаще слышу то отсюда, то оттуда, то от спортсменов американских. Они, видимо, живут с этим чувством исключительности. Вообще аналогия-то напрашивается. И с этим ничего не поделаешь. Поэтому я и Олимпиаду не смотрю, потому что она всё больше напоминает Мюнхен 1936 года. Поэтому нехорошие аналогии есть. А что касается творческой интеллигенции Украины. К сожалению, никаких контактов нет. Наверное, люди там достаточно запуганы. Кто-то, наверное, и переменился. Я думаю, что многие на самом деле, если изменится вектор политики Украины, а я уверен, что рано или поздно изменится, там много на Украине нормальных, здравомыслящих людей. Не все же националисты оголтелые. Я думаю, что это совершенно несвойственно большей части народа Украины. Так мир устроен, что у кого власть, тот пока реально диктует условия. И люди просто опасаются, наверное.

Д. Н.: Ещё один звонок. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Вопрос про фильм "Город Зеро". Это было предвидение, что события пойдут так? С учётом разговоров с вашим отцом. Или же это было предупреждение для избранных?

К. Ш.: Да, получилось, что в некоторой степени "Город Зеро" да, но нет, мой отец ни при чём, никакого предупреждения не было. Видимо, внутренние ощущения. Я помню себя в те годы. И внутреннее ощущение, что страна идёт к какой-то катастрофе, у которой нет положительного выхода, это было. Видимо, каким-то образом, может, даже бессознательно, было передано в ткань фильма. Я думаю, скорее всего, это так. А никакого тут рационального не было момента. Чисто эмоциональные ощущения.

Д. Н.: Карен Шахназаров, режиссёр, генеральный директор концерна "Мосфильм".

Ольга Демидова