А мы претендуем на нечто большее, чем роль колонии?

День знаний в нынешнем году проходит на фоне беспрецедентной и неожиданной встряски элиты, которую породила смена министра образования.

Вдруг оказалось, что это воспринимается интеллектуальным классом не просто как замена одного чиновника на другого, но как целая концептуальная революция, связанная с тем, что впервые на эту позицию пришёл представитель "клана", отличного от того, который рулил этой сферой со времён едва ли не перестроечных.

Нечто подобное последний раз происходило в 1998-м, когда премьер-министром стал Е.М. Примаков, а ключевые ведомства экономического блока правительства внезапно возглавили его соратники и единомышленники. Собственно, только эта замена и позволила вывести из сумрака факт существования такой клановости и фильтра "чужие здесь не ходють".

В фокусе внимания оказалась и сама методологическая парадигма отстранённого клана, не менявшаяся по существу при предыдущих заменах одного министра на другого. Все эти фундаментальные, зашитые в язык подходы: "оказание образовательной услуги", "адаптация к потребностям рынка труда", "школа компетенций", "бюджетная эффективность", "соответствие международным стандартам" и т.д., суть которых сводилась к тому, что топовый "продукт" нашей образовательной системы, тот максимум, на который она вообще претендует, — это квалифицированный узкопрофильный специалист, пригодный к высокооплачиваемой работе на каком-нибудь из местных предприятий той или иной транснациональной компании.

Единственное эксклюзивное "мяу", которым выделялся в рамках этой колониальной логики именно министр Ливанов, состояло в том, что менеджеров для таких предприятий готовить не нужно ("оттуда" пришлют уже готовых), а надо бы инженеров. В вузах. А в среднеспециальных учебных заведениях — добротных квалифицированных рабочих, пригодных к аттестации по стандартам worldskills. Больше никто особо и не нужен.

Причём надо заметить, что колонизаторы учли те грабли, на которые напоролась в своё время советская система. Советским инженерным кадрам всё же давалась какая-то общегуманитарная и философская платформа, пусть в донельзя пропагандистской упаковке диамата-истмата. Как показала жизнь, даже этого было достаточно для того, чтобы именно в среде научно-технической интеллигенции створожилась специфическая диссидентствующая прослойка, ставшая одним из основных кадровых резервуаров перестройки.

Тут штука в том, что как бы сусловские клерикалы ни утрамбовывали марксизм до состояния агитпроповской речёвки, полностью избавить его от генетической первоосновы — немецкой классической философии Канта, Шеллинга, Гегеля и Фейербаха — было невозможно. В результате даже советский диамат-истмат — вопреки изначальной задаче — как-то учил думать.

Колониальному инженеру или квалифицированному рабочему это не подходит: надо бы уметь "соображать", а вот думать, напротив, вредно. Отсюда — труднообъяснимые, казалось бы, ливановские гонения на гуманитарные дисциплины, в особенности на философию.

Можно сколь угодно ругаться на колонизаторов и приветствовать освободительную кадровую революцию, но, как и всякая национально-освободительная революция, сама по себе она никаких вопросов не решает и лишь добавляет новые. Всё же колониальному подходу не откажешь в некотором, знаете ли, здравомыслии и реализме.

Действительно, можно сколько угодно говорить красивых слов о воспитании и развитии личности, но вопрос в том, а где все же выпускники наших образовательных учреждений будут работать? И если никакой другой экономики, кроме колониальной, в обозримой перспективе у нас не предполагается, то каким ещё может быть образование? Если оно будет формировать людей, которым потом не будет в нашей системе никакого применения, значит, будут плодиться "лишние люди", эмигранты, изгои, революционеры, криминал и т.д.

Но печаль в том, что пока никто не рискнул всерьёз поставить вопрос: "А какая, собственно, экономика у нас в обозримом будущем предполагается, кроме колониальной?".

Здесь важно уже пояснить, что такое сегодня "колониальная экономика".

Это не только сырьевые производства. Это, например, ещё и финишеры, работающие на сбыт на локальном рынке, вроде сегодняшних автосборочных производств, размещаемых в России крупными автоконцернами. Или промежуточные звенья глобальных производственных цепочек, которые по тем или иным причинам выгодно размещать на территориях, где ресурсы дёшевы, а требования (по экологии или по налогообложению) не столь строги.

Основной признак колониальной экономики сегодня — зависимость от внешних источников правил, стандартов, технологий и парадигм и уже, как следствие, — от внешних центров управления. Такими центрами являются большие транснациональные компании. Это они борются друг с другом за мировые рынки, они тратят всё большую долю прибыли на разработку и внедрение перспективных технологий, занимаются охотой на перспективные кадры по всему миру.

Россия не преуспела в создании транснациональных компаний даже в тех отраслях, в которых наши позиции были исходно сильны, — в нефтегазовой сфере или в производстве вооружений. И амбициозных, подготовленных капиталистических хищников, которые могли бы всерьёз поставить себе такую задачу — построить хотя бы несколько полноценных ТНК — сегодня у нас, почитай, и нет.

Нет штабов — нет контроля стандартов и технологий — нет капиталов, пригодных для серьёзных игр на мировых рынках — нет, в конце концов, и запроса на какие-либо ещё кадры, кроме обслуги, в той или иной степени квалифицированной. В этом смысле либерал-полковники российского образования, многие годы упаковывавшие его в формат колониального училища для подготовки туземной обслуги, были вполне адекватны ситуации.

Как ни парадоксально, но колониальный формат — это ещё не последняя стадия деградации. Дальше возможен, например, формат резерваций для таких племён, которые не могут поставлять кадры даже на позиции колониальной обслуги. Такие племена, кстати, сейчас тоже неплохо живут — в этнодеревнях, куда возят туристов показывать "настоящих дикарей".

В древнем Китае было принято разделять варваров (т.е. всех, кто не Хань) на "тёплых" и "холодных". "Тёплые" — это те, кто знаком с китайской культурой, обучен языку, письму, читал корпус классической литературы и т.д. "Холодные" — это, соответственно, все остальные. Либерал-полковники создали вполне годную систему обучения "тёплых" — т.е. способных сносно изъявить покорность Сыну Неба почти без акцента и пригодных для занятия каких-нибудь незначительных должностей в Поднебесной. Что будет, если мы разрушим даже и это безусловное достижение?

Именно поэтому смена министра образования вдруг оказалась столь важным событием. Она, эта смена, — так уж вышло — поставила вопрос ребром: а мы, собственно, претендуем на что-то большее в горизонте ближайших 20—30 лет, чем роль колонии или резервации? И если да, то на что именно? Какую экономику, какое государство мы хотим видеть к середине XXI века? В чём именно мы собираемся быть лидерами, если вообще собираемся?

У либерал-полковников, по крайней мере, была хоть какая-то внятная и реалистичная версия — колониальная.

Есть ли она у тех, кто пришёл им на смену?