Бильжо не первый: как психиатры и компартия приручали истерию у партизан
В социальных сетях набирает силу скандал по поводу статьи карикатуриста и психиатра Андрея Бильжо: он якобы изучил историю болезни красноармейки Зои Космодемьянской и уверен, что она страдала шизофренией, а её предсмертный подвиг объясняется кататоническим ступором с мутизмом, в который она впала. Бильжо раскритиковали (за очевидное враньё) многие историки и публицисты, ну а нам эта история напомнила о действительно существовавшем уникальном психическом заболевании партизан Второй мировой войны. Югославские солдаты в случае конфликта или спора с товарищами вдруг впадали в ступор, а потом начинали изображать бой, "стреляя" и призывая к атаке на врагов. Что это за "партизанская истерия", чем её лечили, как она была связана с политикой компартии и неприязнью образованной элиты (в том числе психиатров) к власти рабочих и крестьян — в материале Лайфа.
В атаку на начальство
В 1945 году Югославская армия, победоносно освободившая родину от немецких и итальянских агрессоров, столкнулась с неразрешимой и даже непонятной проблемой — настоящей эпидемией военных неврозов, затронувшей тысячи солдат-партизан. Война уже заканчивалась, но эпидемия только разрасталась. Психическое заболевание не было похоже на характерные для солдат других держав травмы: американцы и британцы обычно страдали депрессией, боевой усталостью и желанием сбежать с фронта. Югославские партизаны, наоборот, вдруг начинали маниакально рваться в бой: их болезнь проявлялась в виде серии эпилептиформных припадков, изображающих сражения. Приступы могли начаться в любой момент, но обычно в присутствии публики — во время разговора, на лекции или совещании, перед начальством.
Неконтролируемые припадки начинались с того, что партизан впадал в своего рода транс, ложился на пол и закрывал глаза. Затем он начинал кричать: "В атаку! Вперёд, пролетарии, братья, бойцы, товарищи!" и тому подобные боевые кличи. Он бил ногами и бился головой о пол, стучал кулаками по груди, грозил окружающим. Потом партизан принимал позу готовности к бою, издавая звуки, напоминающие выстрелы или взрывы бомб. Иногда, успокоившись, он читал окружающим речь, напоминая им о своих заслугах и ранениях, жалуясь на тех, кто не ценит его. Что любопытно, когда приступ заканчивался, солдаты не помнили того, что делали и говорили.
"Партизанская истерия" мешала проходить службу в армии, не давала адекватно учиться, не говоря уж о руководящей работе. Вдобавок страдающие этим неврозом отказывались слушаться своего начальства и психиатров, что вызывало у властей страх массовой эпидемии "непослушания" и распада общества. Но при этом больных партизан невозможно было просто рассадить по психушкам — ведь ветераны войны считались главными героями новой социалистической Югославии и правящая компартия требовала относиться к ним с максимальной заботой.
Немаловажная деталь: "партизанский невроз" чаще всего поражал молодых, необразованных и бедных солдат Народной армии. Им поручали важные политические и управленческие задачи, с которыми они не всегда справлялись. Надломленные этими провалами после успешно выигранных сражений на "гитлеровских" и "усташских" фронтах, партизаны страдали от чувства вины и неудовлетворённости, что также способствовало "истерии".
"Работать мы не будем"
Необычное психическое заболевание угрожало не только безопасности армии, но и принципам построения нового социалистического общества, а именно выдвижению молодых рабочих и крестьян (из числа партизан) в ряды элит. В деструктивности "истерии" можно убедиться по многочисленным историям болезни, которые вёл доктор Гуго Кляйн, белградский психиатр и психоаналитик еврейского происхождения, лечивший многих партизан в 1945–1948 годах.
Например, Миле М., 27-летний неграмотный крестьянин. Фашисты убили всю его семью, а самого Миле посадили в концлагерь, откуда он сбежал к партизанам. В 1944 году Миле М. уверял: его можно вылечить, только когда исполнят все его желания. На любое предложение поработать партизан реагировал приступами. В конце одного приступа он прочёл целую речь: "Я заработал эти приступы, сражаясь за народ. (Бьёт себя в грудь.) Дорогие товарищи, почтим убитых и раненых бойцов и всех страдающих от невроза. Работать мы не будем".
Кляйн подчёркивал, что Миле и ему подобные мучились от перехода к мирному времени: вместо бесконечных наград и славословий за их подвиги на войне им приходилось делать тяжёлые вещи — например, учиться грамоте. Салко Б. злился на то, что на политзанятиях не мог вести конспекты на равных с товарищами. Как и у Миле, у него начинались приступы после любой критики в его адрес. Впрочем, Кляйн и его загребский коллега Степан Бетльхайм (они оба учились у светил психоанализа в Вене 1920-х годов) относились к своим пациентам по-человечески и искали средства вернуть их к нормальной жизни. В духе психоанализа же они усматривали причину "партизанской истерии" в конфликте между искренней верностью военному долгу и вытесненным в бессознательное эгоизмом (желанием денег и почестей) — иными словами, между самоотречением и эгоизмом.
Однако против "мягкого" подхода психоаналитиков выступили военные психиатры старой школы во главе с подполковником Иосипом Доичем. Для них партизаны-невротики были лишь замаскированными дезертирами и симулянтами, слабоумными психопатическими личностями, а их болезнь — смесью олигофрении и симулированной истерии. Доич саркастически называл её "иноземствоманией", подразумевая, что рядовые-партизаны прикидываются больными, чтобы получить направление на базы отдыха в освобождённой союзниками части Италии. А для лечения военные психиатры применяли жестокие средства (электрошоковую терапию, обливание холодной и горячей водой во время приступов, сильные препараты) — чтобы отбить у партизан желание "истерить".
Психоаналитики — строители социализма
Но Кляйну и Бетльхайму повезло. При всём подозрительном отношении к психотерапии и психоанализу как со стороны коллег-психиатров (считавших внутренние психологические конфликты антинаучным бредом, а психически больных пациентов в основном неизлечимыми), так и со стороны компартии (идеи Фрейда были далеки от ортодоксального марксизма) учёным удалось вытащить козырную карту. Партизанский невроз, писали они, это не просто следствие плохого "качества" кадров народной армии, как думали другие психиатры.
Наоборот: данная болезнь отражает уникальные достоинства нового социалистического общества. Марксизм-ленинизм победил страх, тревожность и усталость солдат от боя. Солдаты Югославской армии, страдая от тяжелейших травм, контузий и посттравматических стрессовых расстройств, остаются верными присяге и продолжают рваться в бой. "В армиях США и Великобритании основным патогенным и патопластическим фактором является страх и желание убежать от опасности, а среди югославских партизан на место неврозу страха и трепета пришёл невроз боя, невроз атаки", — писал Кляйн. Это неудивительно: в буржуазных армиях солдаты сражаются, защищая чужие им интересы капиталистического государства, а партизаны пошли воевать добровольно, чтобы спасти родину от захватчиков.
Такая "патриотическая" медицинская теория помогла психоаналитикам получить признание и поддержку со стороны государства. Впрочем, похвальные слова в адрес самой болезни не предполагали такой же симпатии к пациентам. Кляйн, как и другие врачи, и вся югославская интеллигенция смотрел на них сверху вниз. "Партизанская истерия" возникала вследствие быстрого карьерного роста во время боёв, породившего у "незрелых" солдат желание постоянного поощрения и продвижения. В мирное время, когда постоянных побед на всех фронтах уже не было, солдаты "включали" истерические припадки — как бессознательную форму протеста. Так что в конечном счёте "партизанский невроз" оказался детской болезнью молодого социалистического общества, обещавшего успех простым рабочим и крестьянам, но в реальности неспособного удовлетворить их неумеренные амбиции. Фактически психоаналитики, восхваляя югославского партизана, одновременно вели скрытую критику марксизма-ленинизма, а именно принципа "кто был никем, тот станет всем".
Молодые неграмотные рабочие и крестьяне, которым партия дала ответственные задания, отчего те испытывали стресс и "партизанский невроз", для врачей были непослушными школьниками, которых учитель-врач должен воспитать. То есть психоаналитики видели себя в роли воспитателей и просветителей новой элиты из "низов", помогающих ей преодолеть внутренние конфликты.
Долой симулянтов и психопатов
Однако "жёсткие" психиатры, группировавшиеся вокруг Доича и его военной психиатрической больницы в Загребе, не сдавались. Они тоже смотрели на невротических партизан сверху вниз, как на непослушных детей. Но выводы из этого образа они делали совсем иные. "Их припадки напоминают поведение дурно воспитанных малышей. Когда родители сразу не покупают им игрушку или не дают сладкого, они валяются на полу, кричат, бьют всех руками и ногами, пока их не пожалеют и не дадут требуемое", — писал Доич. Военные психиатры не выделяли "невроз партизана" как отдельную болезнь (ограничивались диагнозом "психопатия"), игнорировали перенесённые на фронте и в концлагерях психологические травмы и объясняли поведение своих пациентов плохой наследственностью.
Лечить — бесполезно, уверял Доич. Партизан-психопатов можно только силой заставить хорошо вести себя в обществе, не сочувствовать им, как больным, а наказывать, в том числе и силами полиции. Эпидемию "партизанской истерии" легко остановить, если официально признать любителей припадков не больными, а преступниками, утверждал полковник медслужбы Лавомир Глезингер.
Доич и Глезингер не верили в возможность перевоспитания и просвещения страдающих от партизанского невроза. Тратить силы и средства на то, чтобы дать психопату хорошее образование и престижную работу, — преступно. Его можно только отправить обратно в деревню, выполнять несложный физический труд. То есть Доич и его школа ещё более негативно относились к социалистическим планам перестройки общества и социального продвижения рабочих и крестьян: неграмотным и инфантильным партизанам полагается только подчиняться и пасти овец.
Спор о том, как относиться к "партизанам-истерикам" — просвещать или вычищать, шёл все 1940-е годы. Кстати, суровые психиатры не поленились представить партии и правительству масштабную стратегию (чтобы не отстать от Кляйна и Бетльхайма). Они не пели дифирамбов уникальному героизму югославской армии, а упирали на опасный призыв в её ряды (в 1943–1944 годах) тысяч психопатов, невропатов и истериков, а также умственно неполноценных индивидов. Если бы в армии была налажена работа психиатров, способных отсеивать "дегенератов", такого бы не было. Так давайте же создадим такую службу (и дадим нам рабочие места, читалось между строк)! Психиатрия, уверяет Доич, в военной медицине будущего станет не менее важной, чем хирургия. Холодная война — это прежде всего война нервов: чтобы её выиграть, нужны не только совершенные технологии, но и хорошие нервы.
Партия говорит своё слово
Единодушно высказанное югославскими психиатрами и психоаналитиками сомнение в способности "невротических" партизан занимать высокие позиции в государственном и военном аппарате дошло в итоге до Коммунистической партии Югославии. Важно, что партию волновали те же проблемы, но без психиатрического компонента. В 1941 году в ней состояло 12 тысяч человек, в 1945 — уже 141 066. Старые партийцы опасались, что приток тысяч малограмотных крестьян и партизан размоет принципы партии (авангарда рабочего класса).
В многочисленных внутренних отчётах КПЮ "проблемный" член партии описывался теми же словами, что и "партизан-невротик" в статьях психиатров. Он очень молод, малограмотен, политически невыдержан и идеологически нечуток, недисциплинирован, зато охоч до наград и поощрений и не приемлет критики со стороны товарищей по партии. В КПЮ опасались, что новые члены партии вступили в неё ради собственной выгоды, а не из желания построить коммунизм.
Решать эту проблему в КПЮ начали двумя способами. Была запущена мощная кампания по ликвидации безграмотности и идеологическому воспитанию. Вечерние школы и дистанционное обучение в обязательном порядке для всех членов партии, семинары в каждой ячейке, кружки политинформации, просмотр обучающих фильмов… Кроме того, карьеристов, "оппортунистов", "мелкобуржуазные элементы", нечистоплотных и бесчестных "товарищей" из партии изгоняли в ходе регулярных чисток, по советским образцам 1920—30-х. Вопрос, ставший перед югославскими психиатрами (обучать или репрессировать), одновременно решала и партия, определяя свою политику относительно тех же молодых, неграмотных и напористых индивидов.
"Партизанскую истерию" вылечила экономика
Чем же всё кончилось? В 1957 году загребские психиатры провели повторное обследование 34 "партизан-невротиков". Оказалось, что болезнь не затронула глубинные основы их личности и они достаточно легко встроились в послевоенное общество. Получив образование и хорошую работу, они со временем "переросли" свою истерию. То есть правы оказались психоаналитики, а не сторонники жёстких методов: истеричные партизаны не были безнадёжно больными психопатами, они интегрировались в социалистическое общество.
Эпидемия "партизанской истерии", таким образом, была побеждена на уровне общества: мирное экономическое развитие самой Югославии "успокоило" неудовлетворённые амбиции — пирога хватило всем.
