Пророчество тоталитарных ужасов: любовь и ненависть к роману Замятина "Мы"

У Евгения Замятина не было причин восхищаться современным ему политическим режимом. В 1906 году он был арестован царским правительством, а в 1922 году, уже при большевиках, писатель снова оказался в той же тюрьме. И его роман-антиутопия "Мы" стал своеобразным исследованием сущности тоталитарного режима, появление которого в России он предугадал.

Замятин написал роман в 1920 году, а вдохновила его поездка в Англию, где писатель прожил два года — с 1916 по 1917 год. Он увидел в Англии боязнь свободы и отсутствие энергии: "Все улицы, все жилые дома — одинаковые", "Город большой, но скучный непроходимо... Глупейшие театры… Тоска". И по возвращении на родину писатель решил перенести увиденное на бумагу. Так и появился роман о жёстком контроле государства над обществом, в котором никто не имеет права на индивидуальность и даже фантазию.

В романе Замятина у жителей Утопии нет имён, они носят одинаковую униформу, живут в стеклянных домах, а политическая полиция без труда наблюдает за ними. Что такое брак, им неизвестно, зато у них есть "сексуальный час", когда на 60 минут можно опустить шторы своих стеклянных квартир и предаться любовным утехам.

Государством управляет Благодетель, который ежегодно и единогласно переизбирается всеми жителями. Главный принцип, проповедуемый Благодетелем, состоит в том, что счастье и свобода несовместимы. Поэтому Государство обещает всем счастье, только вот о свободе стоит забыть.

Современники восприняли фантастический роман как злую карикатуру на коммунистическое общество, которое они строят. Естественно, цензура не могла допустить к публикации подобное произведение. Это очень странно, потому что, как верно подметил Джордж Оруэлл в рецензии на "Мы", "в 20-е годы в стране ещё не было тех проявлений тоталитарного государства, которые позволили бы цензуре провести некие параллели".

Но Замятину всё же повезло: его роману не было суждено пролежать в столе. В 1921-м рукопись была отправлена заказной бандеролью через Петроградский почтамт в Берлин. Через два года роман был издан на английском, французском и чешском языках. А вот на русском соотечественники Замятина смогли прочесть произведение только через 60 лет после написания.

Издание романа за рубежом было воспринято советской властью как противодействие, и началась травля Замятина. В 1929 году союз писателей принуждал писателя отказаться от романа, на что он ответил: "Таких нелепых требований никто не пытался предъявлять к писателю даже в царское время. То, что сделано, что существует, — объявить несуществующим я не могу". Вдобавок "Литературная газета" написала довольно-таки доходчиво: "Е. Замятин должен понять ту простую мысль, что страна строящегося социализма может обойтись без такого писателя".

В то время с большим успехом в московских и ленинградских театрах шла пьеса Замятина "Блоха" — правительство незамедлительно решило снять её с репертуара. Пьесу "Атилла", которая дошла до генеральной репетиции на сцене Большого драматического театра в Петербурге, постигла такая же участь.

Многие рассказы и повести Замятина не были допущены к печати, причём мотивы запретов часто звучали более чем нелепо. Одно произведение не прошло цензуру из-за первой вступительной фразы: "На углу Блинной улицы и улицы Розы Люксембург…" Цензор посчитал, что подобное сопоставление названий звучит уничижительно, и убрал фразу. Потом в повести нашлось много подобных "издевательств", поэтому она так и не была опубликована.

Роман высоко оценили за границей. Джордж Оруэлл мечтал прочитать "Мы" Замятина несколько лет и называл произведение литературным феноменом "книгосжигательского века".

Несмотря на положительные отзывы зарубежных критиков, известные писатели-соотечественники не посчитали произведение Замятина выдающимся. Например, Максим Горький говорил: "Мы" — отчаянно плохая, неоплодотворённая вещь, гнев её холоден и сух". А Корней Чуковский сравнил "Мы" с "Бесами" Достоевского и заявил: "В одной строке Достоевского больше ума и гнева, чем во всём романе Замятина". Зато через несколько лет Александр Солженицын назвал роман сверкающей талантом вещью. "...Среди фантастической литературы редкость тем, что люди — живые и судьба их очень волнует", — говорил он о романе.

Травля писателя, запрет публиковаться, снятие пьес из репертуара в театрах вынудили Замятина в 1931 году написать письмо Сталину, в котором он просил разрешения выехать с женой из страны. Ещё долгое время копия этого письма переходила из рук в руки в писательских кругах Петербурга. Все понимали, что Замятина фактически вынудили уехать из Советского Союза.

"Уважаемый Иосиф Виссарионович… моё имя Вам, вероятно, известно. Для меня как для писателя именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году всё усиливающейся травли. Я ни в какой мере не хочу изображать из себя оскорблённую невинность. Я знаю, что в первые три-четыре года после революции среди прочего, написанного мною, были вещи, которые могли дать повод для нападок. Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой. В частности, я никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепству, прислуживанию и перекрашиванию: я считал — и продолжаю считать, — что это одинаково унижает как писателя, так и революцию".

Супругам Замятиным повезло: с февраля 1932 года они начали жить в Париже, откуда оказывали помощь Анне Ахматовой и Михаилу Булгакову. При этом у них сохранилось советское гражданство. Через два года после эмиграции Замятин прислал из Парижа в ленинградский оргкомитет телеграмму с просьбой принять его в члены Союза писателей СССР. Но поскольку этот вопрос выходил за пределы компетенции союза, то просьба была направлена самому Сталину. Он ответил коротко: "Предлагаю удовлетворить просьбу Замятина". На родину писатель не вернулся — не позволила продолжительная болезнь, но он скучал по России до самой смерти.