Евгений Евтушенко — человек-эпоха
Поэт и публицист Амирам Григоров – о творчестве советского поэта, его стиле и его восприятии современной публикой.
Фото: © L!FE/Марат Абулхатин
Одни знаковые поэты эпохи уходят сразу же, как заканчивается эпоха, даже незадолго до её окончания. Так, что нам эта потеря кажется особо оглушающей. Так было с Владимиром Высоцким, ушедшим в разгар Олимпиады, в апогее, в самой высшей точке периода, который одни ныне зовут "застоем", другие, уважительно, "брежневской стабильностью".
Другие поэты — напротив, переживают свою эпоху надолго. Так, что уход их сопровождается изумлённым вопросом: "Как, неужели он был жив?" Так было с Арсением Тарковским.
Евгения Евтушенко формально можно отнести ко вторым, ведь в семидесятые и начале восьмидесятых он был признанный стихотворец и подлинная, живая иллюстрация словосочетания "советский поэт". Ему вдобавок было дано пережить страну на долгие годы, практически на маленькую жизнь.
Однако, удивительное дело, ушёл Евгений Александрович на пике своего последнего подъёма, в разгар возвращения к читателю. Что немудрено, ведь как раз сейчас эстетика брежневского времени как никогда популярна и львиная доля отечественных музыкальных программ на ТВ, художественных фильмов и сериалов отправляют нас к той эпохе.
Его стихи были в высшей степени востребованы у неискушённых советских людей, по тем или иным причинам лишённых значимой доли классических образцов. Вообще, спрос на стихи у той публики, набивавшей когда-то огромный зал Политеха (баснословные, согласитесь, времена для поэзии, что сейчас, когда 50 человек на поэтическом вечере считаются огромной толпой, вспоминаются со смешанным чувством восторга и зависти), решался примерно так, как в те же годы — колоссальный спрос на пианино. Инструменты были нужны, поскольку огромная масса советских людей, проживших суровую жизнь, стремилась к лучшей доле для своих детей. Они желали, чтобы дети стали интеллигенцией, жили б чисто, красиво и без тяжкого труда, и оттого отправляли в музыкальную школу. Тогда пианино штамповались на мебельных фабриках. Так же обстояло дело и с поэзией: она была настолько "облегчённой", что ныне 90 её процентов просто невозможно читать.
Евтушенко не сделал переворота в стихосложении, но создал собственный, узнаваемый поэтический стиль, сочетающий пышный язык советского официоза с задушевностью рабочего человека, принявшего рюмочку на праздник. Это стихи, лишённые второго дна, не признающие каких-либо глубоких смыслов и недосказанности: они прямолинейны, как железнодорожные рельсы, доходчивы и удобоваримы.
В то же время, и это необходимо признать, некоторым произведениям Евгения Александровича был присущ необычайный для той эпохи подкупающий лиризм, и такие его стихи вписывали девочки в свои школьные альбомы. В наше время только самая неискушённая молодёжь может цитировать в блогах, в разделе "любимые стихи" — евтушенковское, например, "не люди умирают, а миры", а в своё время это стихотворение считалось образцовым и не раз звучало на центральном телевидении.
Литературный сегмент Сети отреагировал на смерть корифея: сейчас в соцсетях потоком идут фотографии покойного, нарядно одетого, "модного", который то глядит мечтательно, подперев голову кулаком, как было модно запечатлеваться в городских фотоателье в 1970-е, то стоит у микрофона в неизменной кепочке или вдохновенно-сурово, держа унизанной перстнями рукой на отлёте сигарету, что-то вещает. Но на удивление во всём этом поминальном шквале мало стихов. Вернее, их вовсе нет.
Может быть, это и правильно. Может, стоит поминать именно человека. Человека, ставшего для нас эпохой.